По отношению к другим людям психологи подразделяют учеников на две основные категории. Первая - это общи­тельные, с коллективистскими наклонностями ребята. Про­явить себя они могут только в коллективе. Обособленная жизнь не для них. Вторую категорию составляют школьники индивидуалистического склада, «выпадающие из коллекти­ва». В коллектив они входят только по необходимости и при первой возможности стремятся из него выйти, обособиться. В связи с этим некоторые педагоги ставят вопрос: если есть ребята «выпадающие» из коллектива, то зачем нужно стре­миться всех сделать коллективистами, насильственно изме­нять природу человека и переделывать его личностные ка­чества? Не лучше ли предоставить человеку право быть са­мим собой, идти в жизни своей дорогой?

Как думаете вы? Приведите свои доказательства за и против.

Научными исследованиями выделены (рис. 4) три наиболее распространенные модели развития отношений между лич­ностью и коллективом: 1) личность подчиняется коллективу

Рис.4

(конформизм); 2) личность и коллектив находятся в оптималь­ных отношениях (гармония); 3) личность подчиняет себе кол­лектив (нонконформизм). В каждой из этих общих моделей выделяется множество линий взаимоотношений, например: кол­лектив отвергает личность; личность отвергает коллектив; сосу­ществование по принципу невмешательства и т. д.

Согласно первой модели личность может подчиняться требованиям коллектива естественно и добровольно, может ус­тупать коллективу как внешней превосходящей силе, а может пытаться и дальше сохранять свою независимость и индивиду­альность, подчиняясь коллективу лишь внешне, формально. Если очевидно стремление войти в коллектив, личность скло­няется к ценностям коллектива, принимает их. Коллектив «поглощает» личность, подчиняет ее нормам, ценностям и тра­дициям своей жизни.

По второй линии поведения возможны различные пути развития событий: 1) личность внешне подчиняется требовани­ям коллектива, сохраняя внутреннюю независимость; 2) лич­ность открыто «бунтует», сопротивляется, конфликтует. Моти­вы приспособления личности к коллективу, его нормам и цен­ностям разнообразны. Наиболее распространенный, бытовав­ший в наших школьных коллективах мотив - стремление из-

бежать лишних и ненужных осложнений, неприятностей, бо­язнь испортить «характеристику». В этом случае школьник только внешне воспринимает нормы и ценности коллектива, высказывает те суждения, которые от него ждут, ведет себя в различных ситуациях так, как это принято в коллективе. Одна­ко вне школьного коллектива он и рассуждает, и думает иначе, ориентируясь на ранее сложившийся у него социальный опыт. Такое состояние может быть временным, переходным, а может оставаться постоянным. Последнее наблюдается тогда, когда сложившийся ранее социальный опыт личности, неадекватный опыту коллектива, получает подкрепление со стороны других коллективов (семьи, дворовой компании и т. д.).

Открытый «бунт» против коллектива - явление в наших школах редкое. Ребята «бунтуют» лишь изредка и то по неприн­ципиальным вопросам. Чувство самосохранения берет верх. Коллектив, сломавший личность, выступает по отношению к ней в роли жандарма. Это противоречит гуманному подходу к воспитанию, и педагогам есть над чем думать, разрабатывая новые пути совершенствования отношений личности с коллек­тивом.

Идеал взаимоотношений - гармонизация личности и кол­лектива. По некоторым оценкам, комфортными условия своей жизни в коллективе считают менее 5% опрошенных школьни­ков. Углубленное изучение этих ребят показало, что они наде­лены редкими природными коллективистскими качествами, а поэтому способны уживаться в любом коллективе, приобрели положительный социальный опыт человеческого общежития и к тому же оказались в хороших сформированных коллективах. В этом случае между личностью и коллективом никаких про­тиворечий нет. Каждый член коллектива заинтересован в су­ществовании дружного длительного объединения.

Типичная модель отношений личности и коллектива, ха­рактерная для недавней нашей школы, - сосуществование. Личность и коллектив сосуществуют, соблюдая формальные отношения, называясь при этом коллективом, но не будучи им по сути. В большинстве случаев в коллективе устанавливается двойная система ценностей, двойное поле морального напря­жения, когда в рамках организованной при участии педагогов деятельности между школьниками устанавливаются позитив­ные отношения, а при неорганизованном общении они оста­ются отрицательными. Это связано с тем, что ребята не могут

проявить в коллективе свою индивидуальность, а вынуждены играть навязанные роли. Там, где удается расширить диапазон ролей, школьники находят удовлетворяющие их позиции в коллективе, и их положение в системе отношений становится более благоприятным.

Третья модель взаимоотношений личности с коллекти­вом, когда личность подчиняет себе коллектив, встречается не часто. Все же, учитывая деятельность так называемых нефор­мальных лидеров, а следовательно, и наличие двойных, а не­редко и тройных систем ценностей и отношений, эту модель нельзя игнорировать. Яркая личность, ее индивидуальный опыт могут в силу тех или иных причин оказаться привлекательны­ми в глазах членов коллектива. Эта привлекательность чаще всего обусловлена личностными качествами, необычностью суждений или поступков, оригинальностью статуса или пози­ции. В таком случае социальный опыт коллектива может изме­ниться. Этот процесс может иметь двойственный характер и приводить как к обогащению социального опыта коллектива, так и к обеднению его, если новый кумир становится нефор­мальным лидером и ориентирует коллектив на более низкую систему ценностей, чем та, которой коллектив уже достиг.

Психологи и педагоги отмечают распространенную пози­цию членов школьных коллективов, при которой индивидуа­лизм проявляется в скрытой, завуалированной форме. Есть не­мало школьников, весьма охотно берущихся за предложенную работу, особенно ответственную. Блеснуть, быть у всех на виду, показать свое превосходство над другими и нередко за счет других - частый мотив их усердия. Их не печалит плохое со­стояние дел в коллективе, иногда даже радуют общие неудачи класса, так как на этом фоне ярче блестят их собственные до­стижения.

Разумеется, рассмотренными моделями не исчерпывается все огромное многообразие отношений личности и коллектива, к анализу которого в каждом конкретном случае надо подхо­дить во всеоружии знания психологических механизмов моти­вации деятельности и поведения личности, а также закономер­ностей социальной педагогики и психологии.

Возгласы из зала

По-видимому, стоит признать, что мы, русские – крайние индивидуалисты. Еще большие, чем европейцы и прочие «западники». Иное дело, что наш индивидуализм имеет одну особенность, у него очень заниженные потребности («социалистический индивидуализм»). Русский хочет, чтобы его оставили в покое и дали возможность спокойно обходится небольшим, но достаточным количеством благ и комфорта.

В то же время западный индивидуализм предельно буржуазен, он упирается в накопительство. А тут необходимо выстраивать множество разных полезных связей. «Западники» компенсируют свой индивидуализм групповщиной, корпоративностью. Еще в средневековье в городах ими создавались коммуны, имевший большую независимость от короля и феодалов. (Кстати, коммунизм, родившийся на Западе, есть попытка довести групповщину до некоторого альтруизма.) Еще одной формой группы-корпорации являются партии – политические альянсы социальных корпораций.

В России индивидуализм настолько силен, что для его компенсации понадобилось сверхмощное Государство. Оно, конечно, не было восточной деспотией, как утверждают, но в жизнь общин-корпораций вмешивалось сильно. И общины с таким порядком охотно мирились. Ибо понимали, что без этатизма народ рассыплется на атомы. А Государство приучало народ к коллективизму. И наш коллективизм действительно силен, только это государственный коллективизм. А народ – индивидуалистичен.

Такая специфика народной жизни ни плоха, и ни хороша. Это – данность. Она имеет свои плюсы и минусы. Один из плюсов – мощнейшая колонизация больших пространств. Стремясь удалиться от коллектива – мощно расселялись, стремясь стать посамостоятельней. (Ярчайший пример – Сибирь). Но при этом сохраняли преданность Государству.

Сторонники и пропагандисты коллективизма и его производных (общинности, соборности) исходят из того, что коллективизм – априори высокоморальная категория. Но одно дело, если под коллективизмом понимают готовность людей к самоорганизации и взаимопомощи на всех уровнях – от подъезда, в котором они живут, до международного – и совсем другое, если речь о коллективизме, как основе общественного и государственного устройства. Эти два вида коллективизма, хоть и обозначаются одним словом, на самом деле противоположны друг другу.

Истинный коллективизм – можно было бы назвать его спонтанным, или человеческим – не афиширует себя, его никто специально не пестует, он как бы растворен в свободных людях, входит составной частью в их моральные принципы. Он прекрасно сочетается с индивидуализмом, с отношениями конкуренции, действующими в обществе либеральной демократии. Просто, там – всему свое место и свое время.

Коллективизм казенный, огосударствленный, исчерпывающим образом охарактеризовал Фридрих Хайек в своем труде «Дорога к рабству». Собственно, этот коллективизм и есть дорога к рабству. Он всецело подчиняет людей государству, и поэтому, из него выросли все тоталитарные режимы: итальянский фашизм, немецкий национал-социализм, советский интернационал-социализм.

Казенный коллективизм в реальности почти никогда не охватывает общим интересом все население, у различных групп – территориальных, профессиональных, ведомственных, в отдельных учреждениях и предприятиях – формируются свои интересы. Хайек пишет: «Действуя от лица группы, люди избавляются от множества моральных ограничений, которыми они руководствуются как индивидуумы». Уж кто-кто, а мы, бывшие советские, знаем, какая это страшная сила – групповой интерес. Массовые приписки, сданные в эксплуатацию с недоделками жилые дома и производственные объекты (вплоть до АЭС), выпуск никому не нужной продукции, повороты рек, осушение пустынь и обводнение болот и многое другое – все это творилось «в интересах коллектива». В России общинный дух остался, но в том, чтобы всем работать поменьше, совместно обходить приказы, законы.

В СССР много писалось и говорилось о коллективизме. Но за коллективизм выдавалось нечто другое – стадность, покорность начальству и поголовное рвение в выполнении его «мудрых указаний». Мнение самого человека никто никогда не спрашивал.

Действительно, на пионерские и комсомольские собрания ходили по принуждению, отсиживали там, чтобы не нажить себе неприятностей. Если не вступил в комсомол, путь в институт был закрыт. Без партийного билета карьерный рост был практически невозможен. И в партию вступали в основном, чтобы «устроить свою жизнь».

Были в то время так называемые «коллективные хозяйства» – колхозы. Но никаким коллективом там не пахло. Сами «колхозники» никакого влияния на «колхоз» не оказывали. Начальство им сверху назначало председателей, которых «колхозники» единогласно одобряли на собраниях. Сверху им спускали указания, где и когда сколько чего сажать и выращивать, и кому куда почем отдавать. До середины 1970-х годов «колхозники» даже не имели паспортов и были на положении крепостных.

Все это – факты социалистической действительности. Вот так существовал нудный советский коллективизм с бесконечными партсобраниями, с людьми – винтиками в государственной машине, ни за что не отвечающими, с нищенским прозябанием большинства населения, с беспробудным пьянством, с медленным угасанием экономики, закончившемся ее бурным развалом и развалом самого Союза.

Стоит признать, коллективизм советского человека очень эгоистичен. Дух рабства и несвободы проявляется в страхе уступить другому, в нежелании служить другому, в желании «подняться над окружающими». Тирания коллективизма не в том, что на верху – тиран, а в том, что коллектив состоит из тиранов. Каждый пьёт чай в компании не потому, что ему нравится эта компания, а чтобы выжить, чтобы не потерять работу, чтобы при случае занять денег.

Дух советского, казенного коллективизма – это коллективизм стаи, все члены которой готовы дружно броситься на своего товарища по первому сигналу вожака. Именно здесь истоки того «энтузиазма», с которым советские люди «раскулачивали» своих соседей, стряпали доносы на сослуживцев, приговаривали к расстрелу вчерашних товарищей.

Советский «коллективизм» дорого обошелся самому советскому народу: миллионы жертв, десятки миллионов поломанных судеб. Но и окружающим народам и странам он стоил немало: стадные инстинкты позволяли нашим правителям направлять людские и материальные ресурсы не только на ложные цели внутри страны, но и на внешнеполитические авантюры, на изнурительную холодную войну.

В условиях официально проповедуемого в СССР коллективизма ставка на индивидуализацию выглядела парадоксально. Однако факты свидетельствуют о том, что советская система, идя навстречу материальным потребностям граждан, действовала абсолютно рационально. Она ориентировалась на самосохранение, и поэтому ей надо было «смотреть в корень», т.е. «подогреть» индивидуализм русского народа.

Квартира, машина, дача. Приметы нового курса на стимулирование потребления были видны повсюду – от официальных партийных документов до популярных кинофильмов. В 1971 году председатель КГБ Юрий Андропов, отмечая, что в восьмой пятилетке (1966-1970 годы) удалось построить более полумиллиарда квадратных метров жилья, или 11 миллионов 350 тысяч квартир, особо подчеркивал, что речь идет не просто о жилье, а об отдельной квартире со всеми удобствами. Похожие темпы жилищного строительства планировались и на девятую пятилетку. Так что известный горбачевский лозунг «Каждой семье – отдельную квартиру к 2000 году» стал естественным продолжением проводившейся ранее политики.

Однако скромная, часто малометражная, квартира довольно скоро перестала устраивать людей – тем более что в сравнительно немногочисленных, но популярных западных фильмах, попадавших на советский рынок, демонстрировался совсем иной жизненный стандарт: просторная квартира или даже отдельный дом для представителей среднего класса, в том числе квалифицированных рабочих. Официальной пропаганде приходилось нелегко: ей надо было реагировать на этот вызов. Причем аргумент о «нетипичном характере» подобных явлений становился все менее действенным по мере того, как росло число советских граждан, выезжавших на Запад и имевших возможность сравнивать собственную жизнь с жизнью за границей. Поэтому чаще использовался другой аргумент – о низкой квартплате в СССР по сравнению с капиталистическими странами.

Параллельно с улучшением жилищных условий советские люди становились автомобилистами. В 1967 году в Тольятти началось строительство Волжского автомобильного завода, первая очередь которого, рассчитанная на выпуск 220 тысяч автомашин в год, вступила в строй в 1971 году. Автомобиль из роскоши превращался в средство передвижения. Характерно, что в фильме «Гараж» 1979 года автомобилизация затрагивает уже самые разные социальные группы – от директора рынка до лаборанта, – причем на протяжении всего сюжета абсолютное большинство героев сражается за собственный, частный интерес, который они понимают очень хорошо и готовы отстаивать любыми способами.

Наиболее сложно обстояло дело с последним компонентом триады «квартира – машина – дача». Собственная дача неподалеку от города в брежневское время оставалась предметом роскоши, хотя уже появились и менее комфортабельные ее суррогаты. Атрибутом среднего класса становится участок в шесть соток в садово-огородном кооперативе, в своеобразной коммуналке под открытым небом. На этом участке можно было построить целый миникомплекс, включая домик, кухню, сарай. Имелся и другой вариант – покупка дома (или его половины) в деревне.

Социальную политику, направленную на укрепление зажиточности, власть пыталась уравновешивать официальной «борьбой с мещанством» и пропагандой коллективистских ценностей. Однако в эти ценности не верили даже сами «государственные люди».

Постсоветская Россия. Но вот, свершилось! Развалился Советский Союз, кончилась власть компартии и воцарились свобода и демократия. К власти вместо первых секретарей партии пришли вторые секретари, секретари комсомола, красные директора. Только теперь они быстро забыли про свое партийно-комсомольское прошлое и вместо песен про коллективизм стали петь песни про свободу и демократию. Еще во власть проникли обыкновенные бандиты и бывшие подпольные цеховики. Впрочем, были и такие, которые успели побывать и в комсомольских вождях, и в подпольных цеховиках, и от бандитов их тоже не всегда можно отличить. И закрутила вся эта «свора» великий передел! Что же мы имеем в итоге?

После крушения старого государства, за прошедшие 22 года выросло новое поколение. Поколение «молодых», возмужавших в условиях крайней социальной несправедливости. В обстановке дикого расслоения общества, ужасающей пропасти между нищетой и «потерянными жизнями» большинства народа и сверхбогатством малочисленной верхушки. Обогатились те, кто дорвался до «кормушки» и разворовал общенародные богатства, пользуясь всеобщей анархией, слабостью и беспринципностью власти.

Казалось бы, в условиях относительной свободы у нового поколения было немало шансов самоорганизоваться и поставить страну, в которой они живут, на рельсы построения гражданского общества. Однако ничего подобного не произошло. Даже в моменты самых больших политических свобод 90-х советские люди не смогли создать ни одной массовой политической партии и ни одного профсоюза. Все нынешние партии и профсоюзы по старинной традиции спущены мудрым начальством.

Видимо, на самом деле русские куда большие индивидуалисты, чем европейцы. Сколько ваших знакомых, например, члены какой-нибудь партии или общественного объединения? Между тем, на Западе с трудом можно найти человека, не состоящего в какой-то группе по интересам, имеющей устав, печать и прочие атрибуты ячейки общества. Американец будет членом AAA (американская автомобильная ассоциация), какого-нибудь стрелкового клуба, местного самоуправления, плюс клуба любителей собак, а его жена еще и клуба Хороших Кулинаров. Обратите внимание на то, что все уважаемые члены общества, от генералов до сенаторов, обязательно являются членами как минимум пяти-шести общественных организаций, часто на руководящих постах. В Германии та же самая ситуация. Немец будет членом десятка организаций, и это совершенно нормально. В России же традиционной формулой является: «он хороший человек, даже в партии не состоял». К активистам общественных движений доверия изначально меньше, чем к человеку, представляющему только свои интересы.

Русские не надеются ни на кого, кроме себя. Кстати, от этого и происходит нежелание русских платить налоги, пенсионные взносы и т.д. Каждый полагается исключительно на собственные силы, сам копит деньги на свою старость, в крайнем случае, рассчитывает на семью. На государство русские давно уже не рассчитывают, только на свои силы. Сравнивать их в этом плане с какими-нибудь социально озабоченными немцами или французами просто смешно.

Российского местного самоуправления в природе быть не может. Главная причина – природный индивидуализм, желание жить только своим умом, острое чувство личного суверенитета.

Нынешнее руководство государством дает возможность молодежи уверенно стоять на траектории «квартира, машина, дача», прекрасно понимая, что русский индивидуалист-обыватель – это системная закономерность. Колбасы и спиртного в магазинах полно, автомобилей на дорогах еще больше, мобильник – у каждого. Короче, знаменитый принцип: «хлеба и зрелищ!» реализован во всей полноте.

Вопрос «губит ли Россию природный индивидуализм ее граждан» не представляется правомерным. Жизнеспособные системы бывают разные. Система США жизнеспособна по-своему, Российская система – по-своему. Перестраивать жизнеспособную систему никто не станет, какой бы неэффективной она не казалась некоторым. То есть эта система будет работать до тех пор, пока не начнется ее коллапс. А до коллапса России еще далеко!

Индивидуализм и коллективизм. У нас и у них

Александр Захаров в своем ЖЖ пишет так.

Стали привычными заявления, что русским свойственен природный, инстинктивный коллективизм. А вот жителям стран Запада (Европы, Америки) – наоборот, присущ индивидуализм.

Можно прочитать увесистые обоснования обоих утверждений. Скажем, у нас коллективизм – от сельских общин, от традиционного общества, от необходимости преодолевать природные и политические опасности сообща, «всем миром». Про жителя Запада можно прочитать, что он давно уже неисправимый индивидуалист – под влиянием протестантского учения, раннего перехода западных стран к капитализму.

Между тем противоречия этим теориям – на каждом шагу. Из личного опыта каждый легко убеждается, что нет больших индивидуалистов и эгоистов, чем русские. Главные наши принципы – «моя хата с краю» и «своя рубашка ближе к телу». Любой коллектив и людей, служащих коллективам, терпят, стиснув зубы. Организоваться и сделать что-либо сообща, пожертвовать личным ради общества – это не про нас. У нас колхозы – кровью, индустриализация – кровью, простая партийная борьба – через ГУЛАГ.

И совершенно наоборот – на Западе. Дай только повод, и жители западных стран собъются в какие-нибудь банды, комунны, общества, партии, митингующие толпы, профсоюзы и тайные ложи, секты и церкви. Легко сбегаются в ликующие толпы к любому фюреру, будь он хоть последний дегенерат. Нечего делать – так сбредутся в клубы или пабы, чтобы даже бездельничать сообща. И чем сильнее выражены в народе западные ценности, тем сильнее их стихийный коллективизм. В США так даже школьники без особой цели разбиваются на «общества» и «комунны».

Но при этом, наши деятели культуры вовсю проповедуют коллективные ценности, соборность, история гордится массовым героизмом и моментами коллективных, всенародных свершений. Никто не верит в силу личности, индивидуальности. Все ожидания лучшего обращены к народу, а отдельные личности – презираются.

И случаи, когда русские проявляют свой природный эгоизм, трактуются в свете вымышленной «исконной соборности» не в пользу русских. Мол, обмельчали, скурвились, не хотят жертвовать ради общего дела, не то, что наши деды и прадеды.

Наши мечты – о какой-нибудь глобальной опасности, которая заставила бы русских сплотится перед лицом общей угрозы. И вот тогда, когда мы все объединимся, вот тогда-то мы всем врагам и покажем...

В западной культуре – в точности наоборот. Воспеваются достижения личностей, героев. В популярных фильмах одиночка, идущий против общества или системы – главный и любимый герой. Скажем, американцы не стесняясь мечтают о таком всеобщем катаклизме, который уничтожил бы все коллективные конструкции – государства, армии, правительства, и вот тогда каждый человек будет сам решать свою судьбу. Простой парень с пистолетом.

Почему такое удивительное противоречие между поступками и словами людей? Думаю, мощнейший подспудный коллективизм был вколочен в менталитет Запада в пору его формирования, в перенаселенной Западной Европе. А в России... Сколько человек у нас приходится на квадратный километр площади страны? Кем же у нас быть, как не индивидуалистом?

И само собой, и у нас и на Западе, люди подсознательно мечтают о противоположной организации общества. Американцы не хотят быть коллективистам – селятся в отдельных домах, обзаводятся личными автомобилями и оружием, с наслаждением смотрят фильмы, где все проблемы в одиночку решает крутой парень. Хотя по любому свистку, если надо, тут же сбегутся кричать «Зиг хайль!».

А в России народ страдает от своего исконного эгоизма, вырвавшегося наружу благодаря либеральным реформам. Ностальгирует по СССР, военным парадам на Красной площади, все жалуется, что коллективизм исчез, наверное нация вырождается.

Что будет, если русским создать условия для процветания их эгоизма и индивидуализма? Расселить по коттеджам, продать машины, избавить от тяжкой необходимости объединятся и терпеть чужие локти ради отпора врагам или экономических рывков? Как повернется жизнь на Западе, если разрешить им, наконец, радостно скандировать приветствия любимому фюреру, перестать навязывать чуждый им индивидуализм? А не к этому ли все идет? Может быть, доведется увидеть.

http://zaharov.livejournal.com/49305.html

Индивидуалисты vs коллективисты

Сказать «я дерусь, потому что дерусь» может только настоящий индивидуалист, человек самодостаточный в своем индивидуальном мифе. А на англосаксонском осколке Европы к тому времени все индивидуалисты уже были вырезаны, и во всю утверждалась идеология оправдания индивидуальных поступков для коллективистских масс – «я дерусь, потому что…» каждый должен уметь закончить ad hoc (и на основе «здравого смысла», а как же).

Этим людям, плохо умеющим жить индивидуальным мифом, внушалось, что в голове у человека изначально пусто, а «факты берутся из внешнего мира и воспринимаются» им самостоятельно, индивидуально, как будто сами факты не есть уже результаты интерпретации. Альтернативный взгляд прорабатывался преимущественно континентальной философией. А в Англии – «чистая доска сознания». Отсюда эмпиризм и прочее… Жесткий подход к человеку, но природным коллективистам и необходима жесткая индивидуалистическая идеология. Иначе вымрут.

Поэтому кичащиеся своим индивидуализмом англосаксы в поведении так предсказуемы. Они не подозревают, что весь их индивидуализм заключается в самостоятельном «расщеплении» коллективного мифа, причем, по строго-настрого заданным правилам. Поэтому же в англо-саксонской культуре принято «предупреждать», чтобы умный человек сам смог сделать «правильные» выводы и тем утвердиться как в своем индивидуальном уме, так и в способности самостоятельно «воспринимать» факты. А всякие отступники и чудаки караются неотвратимо, нередко строго.

Все это известно. Но вот подмечена еще одна особенность индивидуалистической культуры, что нацелена обслуживать коллективистов – в ней абсолютность зла сочетается с относительностью добра. Почему? Уточним, что здесь абсолютность понимается как безусловная конкретность – на зло можно указать пальцем, а добро всегда расплывчато и неопределенно. Нет просто «хорошего человека», но обязательно есть злодей. Хорошие парни потому хорошие, что борются с парнями плохими. Поэтому, чтобы не ошибиться, не вляпаться, нужно знать, где зло. Так, но почему это характерно именно для культуры «независимых свободных индивидуумов» как они сами себя называют?

Ясно, что им одинаково трудно самостоятельно оперировать коллективным мифом, будь он о добре или зле, а собственными мифами они вообще не живут. Это их антиподы – природные индивидуалисты способны, и то не без труда, делать выбор между добром и злом, решая ситуацию под себя, по своей совести, и под себя подстраивая коллективистский миф, согласно своей совести. «Названным» индивидуалистам такое не под силу, им нужно помогать. Но критерии добра и зла настолько сложны и многообразны, что если пытаться завести их в «программу», то неизбежно упрощенчество, несовместимое с полнотой жизни. И это понятно. Поэтому учат не выбирать, а определять, причем, именно зло как меньшее зло.

Действительно, добро определять крайне опасно. Ошибочно определенное добро куда хуже зла, оно зло маскирует. Погибают же от зла, а не от добра. И легче всего погибнуть от замаскированного зла. Поэтому нужно уметь выявлять и маркировать, прежде всего, зло. Чем зла больше видно, тем лучше, тем спокойнее, тем более оправдано поведение, тем ценнее свобода. Даже ложь во благо, если помогает избавиться от сокрытого зла. Человека подставили, подумаешь. Не зевай. Провокация мать порядка.

Отсюда – от зла – мораль запретов: этого, этого и этого нельзя, а в остальном ты полностью свободен. Отсюда прецедентное право – школа «здравого смысла» и умения определять и судить конкретное зло. Природным же индивидуалистам запрещать бесполезно, все равно нарушат. Им запреты не полезны, им требуется другое – указать путь. К добру. Им нужна общая цель, сами то они плохо общее умеют находить, ибо проку для себя в том не видят. А вот если есть цель, то дальше они уже сами и каждый сам по себе. Отсюда – от добра – другая мораль, а именно, мораль послушания. Отсюда и вера в доброго царя…

Зло судят (коллективно), добро слушают (индивидуально).

http://lj.rossia.org/users/bronza/41273.html

Русские большие индивидуалисты, чем даже американцы

Оборотная сторона жажды истины и стремления к справедливости, – этих отличительных черт русской культуры, – высокая нетерпимость друг к другу. Мы чудно умеем проводить разграничительные линии, отделять «чужих» и предъявлять претензии «своим», и это мешает нашей самоорганизации.

При всей хваленой «общинности» и «соборности» русские большие индивидуалисты, чем даже американцы. Именно это – в сочетании, правда, с исключительной адаптивностью – объясняет то, что русские являются чуть ли не единственным народом, не образующим устойчивых диаспор за рубежом.

Культура определяет характер деятельности, проявляясь во всех сферах активности. Болезненная склонность к разделению, неприятие «инакости», жесткая конкурентная борьба «на выкидывание из песочницы» свойственна и общественно-политической деятельности.

Иногда это забавно – мне приходилось выслушивать вполне взрослых людей, отрицавших мое право на протест против либеральной политики ограбления народа просто потому, что мои родители не рабочие и не крестьяне. Но обычно это склонность к отъединению мешает так сильно, что иногда думаешь: мы такие разные, мы такие враждебные друг другу, а объединяет ли нас вообще хоть что-то? Являемся ли мы единым народом или просто насильно загнаны в тиски произвольно проведенных (еще внутри СССР) границ, официозного телевидения, корчащегося рубля, под портреты очередного «всенародно избранного» и живем по принципу «стерпится – слюбится»?

Конечно, нас пока еще объединяет культура и язык, но уже сейчас во многих местах в мире, и далеко не только в «ближнем зарубежье», говорят по-русски, и даже порой чище, чем в Москве. Общественная культура, похоже, эффективно уничтожается правящей либеральной тусовкой в рамках «стратегии распила России».

Это разъединение, атомизация тем более неприятны, что изначально русские формировались именно как политическая нация (хотя слов таких тогда еще и не было), объединенная не кровным родством, но общей системой ценностей и образом жизни. И ценности у нас всех, как ни парадоксально, до сих пор практически общие.

Разговоры об идеологии, отношении к истории, религии, тем или иным деятелям сплошь и рядом проводят границы даже внутри одной семьи, между самыми любящими и терпящими друг друга людьми.

Но когда речь заходит о том, что нужно делать в России «здесь и сейчас», выясняется, что наш народ как единое целое жив. Обнаруживается трогательное, памятное с советских времен единство подходов таксиста и академика, студента и полицейского, озлобленного рабочего и благоденствующего владельца завода, сосущего из него соки.

Нас по-прежнему объединяет простой, приземленный, практический здравый смысл – и тот, кто выразит его в политике, станет хозяином России без выборных процедур и переворотов, потому что Россия уже давно сделала свой выбор и теперь просто ждет, все менее терпеливо, соответствующих ему людей.

Прежде всего, нас объединяет любовь к свободе, особенно острая оттого – и этим мы отличаемся от европейцев, – что мы четко понимаем ее подчиненную роль перед насущными вопросами выживания. Мы знаем, что иногда своей свободой приходится жертвовать, иногда и вместе с жизнью, ради выживания семьи или страны. Мы знаем, что свобода – инструмент, как и демократия, и знаем, когда его приходится откладывать в сторону, и прощаем тем, кто подавляет ее в критических обстоятельствах даже с чрезмерной жестокостью.

Тем ценнее нам наша свобода, когда она возможна, и тем жестче мы реагируем на попытки отнять ее, когда для этого нет должных катастрофических причин. Всякий, ущемляющий нашу свободу неоправданными репрессиями, не воспринимается нами как человек, и потому освобождение политзаключенных поддерживают многие из тех, кто после с удовольствием избил бы их в личной беседе.

Нас объединяет любовь к справедливости. Мы едва ли не единственные в мире, кто отказывается ради нее от своих интересов.

На практике это выливается в требование честного суда, честной борьбы с преступностью – и в лютое, тотальное неприятие коррупции, удачно перенесенное в политику Навальным.

Мы твердо знаем про себя, что мы, какие есть, со всеми пороками и недостатками, – не рабы, а люди, и потому не приемлем игнорирования чувства собственного достоинства, особенно со стороны власти.

И мы знаем, что человек имеет не только «право на жизнь», но и на экономическое выражение этого права – гарантию прожиточного минимума. И не фиктивного, сопоставимого с пайками немецких военнопленных, а реального минимума, позволяющего в самых ужасных личных условиях не только выживать самому, но и сохранять семью, и воспитывать детей.

Прожиточный минимум, при всей негативности этого термина, – естественная граница социализма, отделяющая необходимую для жизни справедливость от того безграничного «собеса», тяжесть которого сломала великий Советский Союз.

Мы объединены абсолютным отрицанием псевдорыночных либеральных реформ, последовательно уничтожающих социальную сферу, образующую «среду обитания» современного человека. Низведение образования, здравоохранения и культуры до уровня всего лишь видов бизнеса противоестественно и заставляет их работать не на результат, а на процесс, грабя и уродуя «потребителей», не способных адекватно оценить качество их работы.

Поэтому разрушительные социальные реформы должны быть отменены, а социальная сфера из инструмента ограбления граждан под предлогом «коммерционализации» должна стать тем, чем она должна быть – инструментом формирования гармоничных людей и счастливого общества. Мы объединены уважением к малому бизнесу и пониманием его важности как для экономики, так и для самоуважения отдельного человека.

Если при ужасном Сталине, в разгар репрессий 30-х годов малый бизнес (говоря современным языком) давал 12% промышленного производства, то кто же такие Путин и Медведев, при которых об этом можно только мечтать? Поэтому малый производящий, не спекулятивный бизнес должен быть освобожден от всех налогов вообще – для начала на пять лет.

Мы объединены твердым пониманием необходимости и возможности успешного развития России на основе модернизации инфраструктуры. Эта модернизация по силам только государству, но перед ее началом надо резко ограничить коррупцию, иначе все деньги будут украдены, как мы видим сейчас на баснословно дорогих «имиджевых» проектах.

Надо резко ограничить произвол монополий, иначе то, что не украдено клептократами, будет растащено монополиями при помощи завышения цен. И, наконец, нужен разумный протекционизм, хотя бы на уровне Евросоюза, чтобы создавать рабочие места для себя, а не для своих стратегических конкурентов.

К моему сожалению, мы объединены и неверием в возможность позитивной справедливости, в справедливость без отмщения за ложь и воровство на протяжении всей четверти века национального предательства, в справедливость без восстановления массовых представлений о том, «что такое хорошо и что такое плохо».

И потому, пока наши начальнички не поехали под суд в Гаагу, подобно лидерам потерпевших поражение наций, мы объединены жаждой расследования происходившего под крышей «либеральных реформ» и «демократических преобразований» в каком-нибудь Рязанском, а лучше Касимовском трибунале – по образцу Нюрнбергского. Без репрессий: для того, чтобы вор назывался вором, а предатель – предателем.

Мы, народ – источник правды и справедливости в нашей стране. Какой есть.

Коммюнотарность Бердяева

Коммюнотарность (от лат. communitas – общность, общение) – термин, характерный для позднего периода творчества Бердяева (30-40-е гг.) и обозначающий персоналистическое, духовное, на основе свободы, любви, искренности, братства, межчеловеческое общение, опосредованное Богом. Если в раннем соч. «Смысл творчества» (1916) Бердяев заявлял, что «одиночество вполне соединимо с универсальностью» и «один может быть соборнее, универсальнее целого коллектива» (с. 380-381), то в поздних работах, уходя от изоляционизма личности, он вводит понятие «коммюнотарность». По своему значению оно, согласно Бердяеву, связано со смыслом бытия, который заключается «в преодолении одиночества, в обретении родственности, близости» (Философия свободного духа. М., 1994. с. 143), и с реализацией личности, которая «есть также реализация общения, жизни социальной и космической, преодоление того уединения, которое влечет за собою смерть» (там же. с. 315). Если «всякое общество есть царство Кесаря», то общение «есть Царство Божье» (с. 312). Коммюнотарность «мучительно трудна», потому что личности, как «разные и таинственные миры», могут лишь частично соприкасаться и открываться друг другу, но в мире духовном они входят в «единую... атмосферу Царства Божьего» (там же). Коммюнотарность Бердяев делит на светскую и религиозную, причем последнюю связывает с «православной идеей соборности» как «пребывания в общении и любви церковного народа и Духа Святого» (Царство Духа и царство Кесаря. М., 1995. с. 332). Противоположностью коммюнотарности оказывается сообщение (или коммуникация), ступенями которого являются такие формы объективации, как государство, семья, социальный класс, объективированные церковь, монастырь, а также коллективизм, трактуемый как «ложное состояние сознания, создающее лжереальности» (там же. с. 330). Если коммюнотарность, по Бердяеву, «означает непосредственное отношение человека к человеку через Бога, как внутреннее начало жизни», то коллективизм не хочет знать живого отношения человека к человеку, он связан с искусственностью и принудительностью общения «дальних», а не «ближних в евангельском смысле». «Коллективизм не соборность, а сборность» (там же. с. 332). При этом человеческая личность превращается в объект, механически-рационально выбрасывается вовне, эксплуатируется; ее сознание, совесть, оценки отчуждаются и, опираясь на подсознательные инстинкты, переносятся на «фиктивную реальность коллектива» (теократию, абсолютную монархию, якобинскую демократию, тоталитарный коммунизм и фашизм и др. формы «царства Кесаря»). Все отношения человека к человеку опосредуются здесь отношением человека к коллективу, к «объективированному обществу». Коллективизм, в понимании Бердяева, враждебен личности и является только «вещным», «объектным» пониманием коммюнотарности. Личность же имеет двойственную природу (принадлежит «к двум планам, к плану Духа и к плану Кесаря») и «противоположна не общине и общинное, а вещи и коллективу» (там же. С. 333). Существование «я» предполагает, согласно Бердяеву, взаимопроникновение «я» и «ты», вхождение в соборное «мы», совершаемое в Боге. Коммюнотарность в отличие от коллективизма как «сообщения», сутью которого являются только «подаваемые условные знаки», глубинна, онтологически реальна, означает «выход из мира объектов». Коммюнотарность глубоко экзистенциальна, она есть «прорыв... к действительному существованию», к бесконечной свободе и духовности. В работе «Дух и реальность» (1937) Бердяев связывает коммюнотарность с разрушением «мира объективации», мира «природных и социальных ограничений» и достижением «чистой, освобожденной духовности», или «субъективации». А в сочинении «Опыт эсхатологической метафизики» (1947) он говорит о творчестве, познании, любви, красоте, свободе, об общении как эсхатологическом самоопределении человека. «В каждое мгновение жизни нужно кончать старый мир, начинать новый мир. В этом дыхание Духа» (там же. с. 286).

Николай Бердяев. ЦАРСТВО ДУХА И ЦАРСТВО КЕСАРЯ
Глава VII. КОММЮНОТАРНОСТЬ, КОЛЛЕКТИВИЗМ И СОБОРНОСТЬ

Слово коллективизм очень часто употребляют, не давая себе и другим отчета в том, что это значит.

Обыкновенно коллективизм понимают, как противоположение индивидуализму. Смешение коллективизма и коммюнотарности (общинности) обычно происходит, и не очень любят, когда делается различение: многие с гордостью говорят, что они вступили в коллективную эпоху. Происхождение терминов иногда бывает случайным. По-видимому, слово «коллективизм» было впервые употреблено на Базельском социалистическом конгрессе (1869) в противоположность этатическому социализму марксизма. Потом смысл термина изменился и самый марксизм начали называть коллективизмом. Сейчас коллективизм почти отождествляется с коммунизмом. Но очень важно установить различие и противоположность между коллективизмом и коммюнотарностью. Хотя коммунизм принимает форму крайнего коллективизма, но само слово коммунизм лучше, чем слово коллективизм. Трудно совершенно изгнать из употребления слово коллективизм, как я хотел бы, потому что им пользуются для обозначения таких реальностей, как, например, армия, нация, класс и пр., реальностей сверхличных. Это коллективные реальности, и о них часто некритически мыслят в духе реализма понятий. Это всегда лишь процесс объективации и социализации, который принимает за первореальности реальности производственные и вторичные. Так называемые «коллективные» реальности должны быть, конечно, признаны реальностями совсем иного порядка, чем реальность человеческой личности или даже реальность животного. «Коллективная» реальность имеет экзистенциальный смысл в человеческой жизни, но она совсем не то значит, что думают, желая подчинить ей человеческую личность. Можно употреблять прилагательное «коллективный», но нельзя употреблять существительное «коллектив». Коллективизм есть das Man. Существуют «коллективные» реальности, но не «коллективы», как реальности. Коллектив есть не реальность, а известная направленность людей и групп, состояние, в котором они находятся. Коллективизм есть ложное состояние сознания, создающее лже-реальности. Сознание создает много лже-реальностей. Коллектив не имеет той доли реальности, которую, напр., имеет нация или класс. Мы часто говорим о коллективном сознании, национальном, церковном, классовом и пр., как будто коллективы могут иметь сознание. В действительности это есть выражение метафорическое. Так называемые коллективные реальности не имеют субъективного сознания. Не может быть сознание церкви, нации, класса, но может быть церковное, национальное, классовое сознание людей, группирующихся в этого рода реальности. Это сознание людей объективируется в quasi реальности. Церковь есть бесспорная реальность, и реальность духовно-мистическая, и реальность социально-историческая.

Но эта реальность совсем не означает какого-то коллектива, стоящего над личностями, принадлежащими к церкви и обладающими своим сознанием. Церковь имеет огромный экзистенциальный смысл в судьбе людей, но социальная объективация духовной реальности церкви не может претендовать на первореальность, это реальность производная. Главная особенность так называемых коллективных реальностей заключается в том, что они не имеют экзистенциального центра, не могут страдать или радоваться. Способность к страданию есть главный признак подлинной первореальности.

Не может страдать церковь, нация, рабочий класс; страдать могут только люди, входящие в эти сверхличные образования. В пределах нашего падшего феноменального мира всегда остается невозможность примирить противоположность между общим и частным.

Отсюда получается деспотическая власть общего, «коллективного» над частным, индивидуальным. Нужно всегда помнить, что мы вращаемся в мире наполовину иллюзорном, созданном ложным направлением сознания. Ложь коллективизма заключается в том, что он переносит нравственный экзистенциальный центр, совесть человека и его способность к суждениям и оценкам из глубины человеческой личности в quasi peальность, стоящую над человеком. В коллективизме человек перестает быть высшей ценностью. Этот процесс экстериоризации человеческого сознания в разных формах происходил на протяжении истории. Можно удивляться, что говорят об оригинальности нового коллективного человека, нового коллективного сознания, противоположного всему персональному. Но ведь таково почти все прошлое человечества. С первых времен преобладало коллективное, групповое сознание.

Люди мыслили и судили по принадлежности к. «коллективу» племени, нации, государства, семьи, сословия, конфессии и пр. У человека, сознававшего себя принадлежащим к дворянскому сословию или к какому-нибудь полку гвардии, сознание было не менее «коллективным», чем у советского человека, сознающего себя принадлежащим к коммунистической родине. Личное мышление и личные суждения всегда были большой редкостью, скорее исключением. Пробуждение личности есть позднее пробуждение. И в так называемый индивидуальный, либеральный, буржуазный период истории люди мыслили безлично, судили по своей принадлежности к буржуазному классу, какой-либо форме индустрии, по обывательскому мнению.

Всегда преобладало то, что Хайдегер называет «das Man», безличное подчинение мнения, «так говорят».

Оригинальность современного коллективизма заключается лишь в том, что он хочет произвести универсальную, всеобщую коллективную совесть, мнение, мышление и оценку людей, а не проявление разнообразных группировок. Противоположение индивидуализму совершенно неверное и путаное, потому что совсем не было того индивидуализма, который хотят отрицать. Если в буржуазном капиталистическом обществе мнение людей определилось их собственностью и материальным положением, то это менее всего значит, что это мнение было индивидуальным и персональным. Настоящее социальное освобождение и заключалось бы как раз в возможности индивидуального, личного сознания, мышления, оценки. Тут мы сталкиваемся с решительным противоположением коллективизма и коммюнотарности.

Коллективизм существовал в исторических объективациях религий, отдельно и в православии и в католичестве. На противоположном конце он обнаруживается в коммунизме и фашизме. Коллективизм обнаруживается всегда, когда в общении и соединении людей утверждается авторитарность. Коллективизм не может быть не авторитарным, он не может допустить свободы в общении. Коллективизм всегда значит, что нет настоящей коммюнотарности, общности, что для организации общества нужно создать фиктивную реальность коллектива, от которого исходят руководства и приказы. Когда падают старые авторитеты, когда не верят больше в суверенитет монархий или демократий, то создается авторитет и суверенность коллектива, но это всегда означает внутреннюю неосвобожденность человека и некоммюнотарность людей. В чем принципиальное различие между коммюнотарностью и коллективизмом? Коллективизм означает отношение человека к человеку через его отношение к коллективной реальности или псевдореальности, к объективированному обществу, стоящему над человеком. Коммюнотарность же означает непосредственное отношение человека к человеку через Бога, как внутреннее начало жизни. Коллективизм не хочет знать живого отношения человека к человеку, он знает лишь отношение человека к обществу, к коллективу, который уже определяет отношение человека к человеку. Коллективизм не знает ближнего в евангельском смысле слова, он есть соединение дальных. Коллективизм носит антиперсоналистический характер, он не знает ценности личности. Коммюнотарность же персоналистична, есть общность и общинность личностей. Это разница огромная. Коллективизм есть ложное понимание общения и общности людей.

И вот что самое важное: в «коллектнвистичную» эпоху происходит не только социализация и коллективизация экономической и политической жизни, но и совести, мысли, творчества, экстериоризации совести, т.е. перенесение ее из глубины человека, как духовного существа, вовне, на коллектив, обладающий авторитарными органами. Яркий и жуткий пример этой экстериоризации совести – московский процесс старых коммунистов. Во избежание недоразумений, которыми пользуются для дурных целей, нужно сказать, что помещение совести и органа оценки в духовную глубину человека менее всего означает то, что любят называть «индивидуализмом». Совесть означает не замыкание и изоляцию человека, а размыкание, победу над эгоцентризмом, вхождение в универсальную общность. Но это не имеет никакого смысла для тех, которые отрицают духовную глубину человека и рассматривают его лишь выброшенным вовне.

Современный коллективизм в значительной степени результат безличного, анонимного характера капитализма. Капитализм создал пролетаризованные массы, которые по несчастью своему склонны к коллективизму вместо коммюнотарности. Тут мы приходим к русскоправославной идее соборности, которую плохо понимают. Идея соборности выражена главным образом Хомяковым, который неразрывно связывал ее со свободой и любовью. Соборность церковная не есть какой-либо авторитет, хотя бы авторитет собора епископов и даже вселенских соборов, а есть пребывание в общении и любви церковного народа и Духа Святого. Внешних признаков для соборности не существует, они существуют для организации в государстве и обществе.

Это есть таинственная жизнь Духа. «Мы» в соборности не есть коллектив. Коллективизм не соборность, а сборность. Он носит механически-рациональный характер. Объективация страстей, интересов, ненависти людей и групп может принять форму коллектива.

На этой почве может образоваться ложная мистика коллективизма, и она может быть очень динамичной.

Главное зло в образовании коллективного сознания и коллективной совести в том, что это только метафоричосное, фигуральное выражение, но реальность, скрытая за этими словами, иная. Через коллективное сознание и коллективную совесть, получающие мистический характер, начинает господствовать одна группа людей над другими группами. Коллективизм орудие господства, и за ним скрыта воля к могуществу. Настоящая тирания может быть оправдана ложной мистикой, хотя слово мистика может не только не употребляться, но даже быть запрещено. Коллективизм выставляет своих вождей, которые могут быть не лучшими. Вожди вообще редко бывают лучшими.

Коллективизм всегда утверждается через насилие над человеческой личностью. Коммюнотарность и соборность всегда признают ценность личности и свободу.

Коммюнотарность есть духовное начало людей, общность и братство в отношениях людей, и она совсем не означает какой-то реальности, стоящей над людьми и ими командующей. Коммюнотарность оставляет совесть и оценку в глубине человеческой личности. Совесть одновременно может быть личной и коммюнотарной. Коммюнотарность обозначает качество личной совести, которое не может быть замыканием и изоляцией. Религиозная коммюнотарность и называется соборностью, которая противоположна всякому авторитарному пониманию церкви. Коллективизм же, как было уже сказано, есть отчуждение, экстериоризация сознания и совести, перенесение их на фиктивную реальность коллектива. В то время как соборность означает высокую качественность сознания, коллективизм означает объективирующую консолидацию подсознательного, которое всегда играло огромную роль в исторических проявлениях коллективизма. Объективация церкви в истории сплошь и рядом означала авторитарный коллективизм. На такого рода церковный коллектив переносилась религиозная совесть. Поэтому только и было возможно отрицание свободы религиозной совести. Соборность-коммюнотарность не может означать никакого авторитета, она всегда предполагает свободу. Авторитарен всегда коллективизм. И коллективизм всегда означает отчужденное сознание. Это отчужденное сознание, опирающееся на подсознательные инстинкты, могло создавать разнообразные, исторические авторитарные формы, начиная с теократии и абсолютных монархий до якобинской демократии, тоталитарного коммунизма и фашизма в открытых и прикрытых формах. Государство гораздо легче выражает коллективизм, чем коммюнотарность. Нужно решительно установить, что личность противоположна не общине и общинности, а вещи и коллективу. Коллективизм вещное, объектное понимание коммюнотарности. Коллективизм глубоко противоположен пониманию социализма, как превращения человека из объекта в субъект, он именно имеет тенденцию превращать человеческую личность в объект. Но единственное оправдание социализма заключается в том, что он хочет создать общество, в котором ни один человек не будет объектом и вещью, каждый будет субъектом и личностью. В марксизме есть две тенденции – тенденция к объективации и отчуждению человека в коллектив, и тенденция к субъективизму, к освобождению труда и трудящихся от власти общества, к гуманизации общества. Только вторая тенденция заслуживает сочувствия, с первой же нужно духовно бороться. Именно первая тенденция создает ложную тоталитарную религию, религию авторитарного коллективизма. В истории есть две тенденции – тенденция к социализации и тенденция к индивидуализации. Обе тенденции необходимы. Сегодня и завтра день принадлежит тенденции к социализации. Это соответствует неизбежности переустройства человеческих обществ. Но века грядущие будут принадлежать тенденции к индивидуализации. И духовная почва для этого должна готовиться и ныне.

Свобода человека в том; что человек принадлежит к двум планам, к плану Духа и к плану Кесаря. Коллективизм и возникающая на его почве религия хочет свести человеческую жизнь к одному плану, к плану Кесаря. Это означает монизм в условиях нашего мира, т.е. отрицание свободы и рабство. Коллективизм есть однопланность. Он идет не к преображению этого мира в Царство Божие, а к утверждению в границах этого мира Царства Божия без Бога, а значит и без человека, ибо Бог и человек неразрывно связаны. Утверждение одного человеческого плана есть неизбежное отрицание человека. За этим – роковая диалектика. Все эти мысли о коллективизме и коммюнотарности могут быть конкретизированы при рассмотрении марксизма и его противоречий.

Воспроизводится по изданию: Н.Бердяев. Царство Духа и Царство Кесаря. М.: Республика, 1995. С. 288-356.
1-е издание: Царство духа и царство кесаря. Париж: YMCA-Press, 1949. 167 стр.

Николай Бердяев. ЛИЧНОСТЬ И ОБЩИННОСТЬ (КОММЮНОТАРНОСТЬ) В РУССКОМ СОЗНАНИИ

Существуют трафареты, которые постоянно повторяют и которые кажутся убедительными. Таков трафарет западных людей о России как стране, в которой нет личности или она слабо выражена. Россия оказывается безликим Востоком. Это дает возможность западным людям, довольным собственной цивилизацией, признать русский народ еще варварским народом, ибо усиление личного сознания считается признаком более высокой цивилизации.

О слабости личности в России еще недавно говорил такой талантливый писатель, как Зигфрид. Но всем пора бы сознать, что Россию очень плохо знают и понимают. После того как обнаружилась огромная сила России в мировой войне, начинают чувствовать потребность лучше узнать эту страну. Но при этом образ России советской начинает заслонять образ вечной России. С чем связано недоразумение в вопросе о личности в России? Думаю, что это прежде всего связано с тем, что русский народ – самый коммюнотарный в мире народ. Эту коммюнотарность очень трудно понять французам, которые для этого слишком индивидуалисты. Коммюнотарность отождествляется с безличностью. Но это и огромное заблуждение. Я даже хочу выставить тезис, обратный общепринятому. В России личность всегда была более выражена, чем в нивелированной, обезличенной, механизированной цивилизации современного Запада, чем в буржуазных демократиях. Этим я нисколько не отрицаю огромного значения, которое имели века западной гуманистической истории для темы о личности. Но индивидуализм совсем не означает яркой выраженности личности, он может даже приводить к безличности, к утере своеобразной индивидуальности.

Для западной цивилизации XIX и XX века характерны разом и крайняя социализированность человека, его исключительная определяемость обществом в суждениях и нравах, и крайняя индивидуалистическая изолированность человека, утеря всякой действительной коммюнотарности, ибо социализованность и коммюнотарность – разные вещи.

Русская коммюнотарность не есть только естественное свойство русского народа, но есть также результат православного христианского его воспитания. Эта коммюнотарность всегда сказывалась в русских нравах, в раскрытости русских домов, в гостеприимстве, в потребности русских людей в общении, в нелюбви к условностям и формальностям общения, в жалостливости и необыкновенной способности к жертвам русского народа. В русской революции и в войне обнаруживается эта способность к жертве, и это основной мотив советской литературы. Без христианской основы в формировании русской души такая жертвенность была бы невозможна.

Коммюнотарность предполагает существование личности и способность ее выхода за свои замкнутые пределы. Коммюнотарность, совершенно отрицающая личность и человека, есть в германском натуралистическом пантеизме, она приняла крайнюю форму в расизме, в теории и практике национал-социализма. Религиозная основа соединения принципа личности и свободы с принципом коммюнотарности заключена в идее соборности, выраженной главой славянофильской школы и самым замечательным ее богословом Хомяковым. Самое слово соборность с трудом переводимо на иностранные языки, и идею соборности очень плохо понимают западные христиане, католики и протестанты. Западная христианская мысль слишком вращалась в круге, созданном противоположением свободы и авторитета. Если вы утверждаете принцип свободы против принципа суверенитета, то это означает, что вы впадаете в протестантский индивидуализм. Если вы утверждаете принцип коммюнотарности Церкви, то вы впадаете в католическую авторитарность. Но соборность не означает ни того, ни другого, ни индивидуализма, ни авторитарности. Соборность находится не вне человеческой личности, как извне данный ей авторитет, а внутри ее, как ее качество коммюнотарности, как жизнь в Духе Св<ятом>. Учение об авторитете в сущности предполагает индивидуализм, некоммюнотарный характер индивидуализма, принуждающегося к коммюнотарности извне. Соборность есть третий принцип, совершенно отличный и от религиозного индивидуализма, и от религиозного авторитета. Церковь не есть внешний институт, требующий гарантий и критерия, подобный институтам государственным и правовым, а жизнь в Духе Св<ятом>, и самый Дух Св<ятой> есть гарантия и критерий. Это предполагает метафизический принцип коммюнотарности, который имеет одно свое выражение в религиозной жизни народа, а другое выражение в социальной жизни народа. Это может представляться отрицанием личности только при отождествлении личности с индивидуумом и при непонимании того, что такое коммюнотарность. Соборность и коммюнотарность не есть коллективизм, хотя может вырождаться в коллективизм. Коллективизм есть подавление личности, подавление человека коллективом, массовым началом. Соборность, коммюнотарность есть внутреннее, качественное начало в человеке, в самой его личности. Указывают на то, что в соборной православной Церкви слишком долгие столетия не было Соборов, что Церковь находилась в порабощении государству. Фактически это верно. Но соборность совсем не тождественна с Соборами, внешний авторитет которых Хомяков отрицал. Он думал, что не там действует Дух Св<ятой>, где есть собор, созванный по формальным признакам, а там есть собор, где действует Дух Св<ятой>. То есть весь вопрос в существовании духовной коммюнотарности как высшей реальности.

Наиболее влиятельные течения русской мысли XIX века были социалистически окрашены и даже, когда они не были оределенно социалистическими, они во всяком случае были резко антикапиталистическими и антибуржуазными. Россия в лице своей мыслящей интеллигенции, в лице своих влиятельных мыслителей и писателей определила себя как мир, враждебный миру буржуазному. Это традиционный русский мотив, в котором сходились революционер Герцен и реакционер К.Леонтьев, славянофилы и западники, люди мысли религиозной и антирелигиозной, народники и анархисты, Достоевский и Л. Толстой. Когда обнаруживалась у нас вражда к Западной Европе, то это обыкновенно была вражда не к Западу вообще, а к западному буржуазно-капиталистическому миру. И вражда эта определялась тем, что это мир античеловечный, раздавливающий живую человеческую личность. Отец левой русской интеллигенции и предшественник русского социализма в XVIII веке Радищев говорил: «Душа моя страданиями человечества уязвлена стала». Фурьерист Петрашевский, глава кружка, за участие в котором Достоевский был сослан на каторгу, говорил, что, не находя для себя никого достойного любви среди мужчин и женщин, он посвящает себя служению человечеству. Можно установить четыре периода в истории русского социализма. Первый период – это утопический социализм в духе Сен-Симона и Фурье. Второй период – это социализм народнический, близкий к Прудону, но наиболее оригинально русский. Этот тип социализма можно назвать индивидуалистическим социализмом. Таков социализм Герцена и Михайловского. Но наряду с принципом высшей ценности человеческой личности как цели, он утверждает коммюнотарный характер русского народа, опирается на крестьянство, связывает себя с традиционными формами крестьянской общины и рабочей артели и не хочет допустить развитие капитализма в России. Человек ставится выше государства, национального богатства, которому противопоставляется народное благосостояние, выше цивилизации, которая может быть античеловеческой. С этим связано и русское отношение к собственности, которое очень отличает Россию от Запада. Известно, что русский народ не знал римских понятий о собственности, согласно которым собственник имеет право не только пользоваться собственностью, но и злоупотреблять ею, что превращает собственность в абсолютное и античеловеческое начало. Русские люди не имеют такой привязанности к собственности, как западные люди, даже как западные социалисты. Русские купцы, наживая миллионы иногда нечистыми путями, в глубине души не считали свою собственность священной и в светлые минуты своей жизни могли отказаться от всего и стать монахами или странниками. Я это как-то выразил в такой форме, что русским свойственны были буржуазные пороки, но не свойственны были буржуазные добродетели, как людям Запада. И это характерная черта. При таких свойствах в России не могло создаться сильной, уверенной в своей правоте буржуазии, не могло обнаружиться влиятельной буржуазной идеологии. Русские верили в течение всего XIX века, что Россия раньше и лучше Запада разрешит социальный вопрос. Все это объясняет, почему именно в России возможен был опыт коммунизма, очень затрудненный на Западе. Русское отношение к собственности связано с отношением к человеку. Человек ставится выше собственности. Бесчестность есть обида, нанесенная человеку, а не обида, нанесенная собственности. В западном буржуазном мире ценность человека слишком определялась не тем, что есть человек, а тем, что есть у человека.

Но русская природа противоречива и поляризована, и уже в конце 60-х годов и в начале 70-х годов у нас обнаружилась и обратная, негуманистическая сторона социализма. Это мы видим в Нечаеве, написавшем катехизис революционера, испугавший даже Бакунина. Нечаев оправдывал самые дурные средства для осуществления целей, которые почитал добрыми. В 70-е годы Ткачев представлял тип социализма, в котором ценность человеческой личности исчезла. В отличие от антиэтатической, почти анархической тенденции большей части русских социалистов-народников, он был сторонником сильного, диктаторского государства. По некоторым своим мыслям он предшественник Ленина. В лице Желябова, главы партии «Народной воли» и участника покушения на Александра II, приговоренного к смертной казни в процессе 1 Марта, социализм делается опять более гуманным, и в нем обнаруживаются даже элементы сознательного христианства, несмотря на допущение террора. Третий период русского социализма есть социализм марксистский, возникший в 90-х годах прошлого века. Основания его положила заграничная группа Плеханова, Аксельрода и Веры Засулич. Первоначально это был западный классический марксизм. Марксизм понимался как социологический детерминизм и эволюционизм, достижение социализма ставилось в зависимость от промышленного развития, от развития производительных сил страны и образования фабричного пролетариата. Эта форма социализма была направлена на борьбу с народническим социализмом и нанесла ему удары, от которых ему трудно было вполне оправиться. В нем была найдена как бы база для освободительного движения, которой не могло быть крестьянство. В марксистском социализме, наиболее западническом, слабее был выражен принцип ценности человеческой личности, хотя и не было ничего антигуманистического. Часть марксистов конца 90-х годов, обладавших наиболее высокой философской культурой, были зачинателями идеалистического движения начала XX века. Но в России был еще четвертый тип социализма, который и победил в революции. Это марксизм большевистский или коммунистический. В нем западный марксизм подвергся острой руссификации и в нем вошли некоторые элементы революционного народничества (возможность миновать капиталистическую стадию экономического развития)и даже славянофильства (свет с русского Востока). Я называю этот тип социализма волюнтаристическим, в нем экзальтируется революционная воля и мессианские элементы марксизма сильнее элементов научно-детерминистических. В нем личность играет более активную роль, чем в западном классическом марксизме, но личность в недрах партии, в коммюнотар-ности. Для этого типа социализма человек в организованном коллективе может менять лицо мира, мир делается пластическим. Не нужно ждать результатов детерминированной экономической эволюции. Самой материи приписывается самодвижение и свобода. Это называют диалектическим материализмом, насилуя терминологию, так как материи приписывают качества духа. Этот тип социализма в развитии революции подвергся большим изменениям, и в нем момент национально-русский будет играть все большую роль.

Совершенно неверно, что у русских нет чувства свободы и любви к свободе. В политическом деспотическом старом режиме была большая бытовая свобода, свобода нравов, чем у других народов. Русские менее подверглись социальной муштровке, чем люди западной цивилизации. В православии больше свободы, чем в католичестве. Самый сильный пафос свободы, и свободы религиозной, был у Хомякова и Достоевского. Хомяков даже думал, что русский народ должен поведать народам Запада «таинство свободы». Русская мысль XIX века, стесненная внешне цензурой, внутренне была необыкновенно свободной. «Легенда о Великом Инквизиторе» была в сущности провозглашением свободного религиозного анархизма. Идеология анархизма создана русскими и, как это ни странно, представителями высшего слоя русского дворянства – Бакуниным, Князем Кропоткиным, Графом Львом Толстым (на религиозной почве). Но поляризованность русского народа, совмещение противоположностей затрудняют суждения о России и русском народе, в частности, о русском отношении к свободе.

С одной стороны, русский народ в противоположность мнению славянофилов имеет государственный инстинкт, создал огромное государство и бывал слишком покорен деспотическим формам государства. Но, с другой стороны, всегда обнаруживался и обратный полюс, была вольница, как бы выход из государства и восстание против него. Был религиозный раскол, апокалиптически настроенный, который в левой своей части думал, что властью овладел антихрист. В русском народе было недовольство градом земным, искание града Китежа, скрытого под озером. Весь XIX век русская интеллигенция восставала против империи и была настроена революционно. В русском народе также совмещалась покорность и свободолюбие, как необыкновенная жалостливость и сострадательность могла совмещаться с проявлениями жестокости. Но менее всего это означает безличность.

Наиболее сложен вопрос об отношении к личности и свободе в коммунистической революции и в строе, который после нее сложился. Дух коммюнотарности, способность к жертве в сильной степени обнаружились в русской революции. Но, как было уже сказано, стихия революции и новое строительство после нее неблагоприятно для личности и свободы. Социальная революция есть передвижение огромных масс, и в этом передвижении личность в своей единственности и неповторимости может тонуть. Русская революция в своей первой советской стадии не стояла под знаком гуманизма. Гуманизм слишком утончен, предполагает слишком высокий уровень культуры, чтобы дать символику для социальных переворотов почти геологического характера и для движения масс. Нужны лозунги более элементарные.

В судьбах русского народа, в осуществлении его высших целей суждено было пройти через период ущербления личности и свободы, что совсем не является свойством русского народа, а является свойством, характерным для массовых революций. Но уже обнаруживается тенденция к созданию нео-гуманизма. Нужно понимать, что источники миросозерцания самого Маркса были гуманистические. Это явственно видно в его6 юношеских произведениях. Он восстал против капитализма, потому что видел в нем обесчеловечение, отчуждение человеческой природы рабочих, овеществление (Ver-dinglichung). Полнота человеческой природы должна быть возвращена рабочим и всем людям. Маркс развивал мысль об отчуждении Гегеля и Фейербаха, перенося ее в социальную сферу. Но в дальнейшем развитии марксизма элементы гуманистически-идеалистические были отнесены на второй план. Когда в России пройдут первоначальные стадии пореволюционного строительства, сосредоточивающего на материальной стороне жизни, то возврат к духовным началам и ценностям жизни по свойствам русского народа произойдет на религиозной почве, и утверждение ценности личности будет прежде всего христианским, т. е. соединенным с коммюнотарностью, не будет индивидуализмом.

Необходимо признать, что русский народ склонен к соблазнам и смешениям, он иногда погружается в мутную атмосферу. Это может быть даже показателем духовной одаренности. Не случайно в жизни политической самозванство было характерно русским явлением. Лже-Дмитрий, Пугачев, выдававший себя за Петра III, – все это явления специфически русские. Подозревается, что власть подменена Антихристом, Петр – Антихрист. Возможно постоянное смешение земного Кесарева царства с Царством Божьим. В русском народе заложена жажда социальной правды, но допускаются средства осуществления этой правды, не похожие на эту цель. Земное смешивается с небесным, придается абсолютное значение относительному. Происходят подмены, которые иногда трудно различить. В русской духовной культуре начала XX века, которую можно назвать настоящим русским ренессансом, веком расцвета русской поэзии и философии, была атмосфера, допускавшая ядовитые подмены. Логос подменялся Софией. Это связано с искривлением природы личности, ибо личность связана прежде всего с Логосом, т.е. с Христом. Вл. Соловьев вопрошал о России: «Каким ты хочешь быть Востоком, Востоком Ксеркса иль Христа?» Россия по идее, которую замыслил о ней Творец, есть Россия Христа, и только осуществляя эту идею, она верна себе и осуществлению своей миссии. Но срывы к России Ксеркса в ней возможны, и они всегда бывали в проявлениях русского империализма. В императорской России эти соблазны бывали сильны, хотя и преувеличены на Западе. Это то, с чем постоянно должна вестись духовная борьба. И отдельный человек, и целый народ достигают высших состояний, лишь проходя через духовную борьбу с соблазнами и искушениями. Христос подвергся искушению в пустыне и победил их. Русскому народу в его исторической судьбе выпало на долю осуществить более справедливый и более человечный социальный строй, чем тот, который существует на Западе. Он должен осуществлять братство людей и братство народов. Такова русская идея.

Русский народ должен осуществить новый мир, не капиталистический и не буржуазный мир. Но в путях этого осуществления он может подвергаться всякого рода соблазнам. Возможны срывы. Ничто в истории не осуществляется прямыми и легкими путями. Один из главных соблазнов – это соблазн монизма, отрицание многообразия. Все будущее России и русского народа связано с тем, возникнет ли в ней духовное движение. Признаки этого уже есть. Изменились отношения между советской властью и Церковью. И самое важное тут не то, что нет больше религиозных гонений, нет воинствующего безбожия, нет внешних стеснений Церкви, самое важное тут выражение силы религиозных верований русского народа, которую власть не может не признать. Выпрямление отношений между принципом личности и принципом коммюнотарности зависит в России не от образовавшегося в России советского социального строя, который вполне соединим с принципом личности, а от духовного состояния русского народа и духовного движения в России. Ибо принцип личности есть духовный принцип. Думаю, что это верно и для Запада, где совсем не так благополучно обстоит с личностью, как хотят представить западные писатели, склонные отрицать личность в России.

В России не может утвердиться индивидуалистический гуманизм, в России возможен лишь коммюнотарный гуманизм, т.е. в религиозной терминологии может осуществляться лишь соборность. Статья эта написана, чтобы показать западным людям, что это менее всего означает безличность. Наоборот, индивидуализм приводит к обезличиванию, к разложению личности. Как же понять взаимные отношения между Россией и Западом? Это беспокоит западных людей, хотя более в политической перспективе.

Сборник «На пороге новой эпохи» [Аи seuil de la nouvelle epoque / Trad de D. Olivier. NeuchStel-Paris: Delachaux et Niestld. (Collection «Civilisation et christianisme»)] был напечатан по–французски в ноябре 1947 г. Впоследствии он был переведен на шведский (1948), английский (1949), японский (1957) языки.

Коммунитаризм

Появление идеологии коммунитаризма обусловлено объективной закономерностью, т.е. кризисом многих господствующих классических идеологий (либерализма, консерватизма, социализма, марксизма) в современном глобализирующемся мире. Вследствие этого идет процесс поиска новых типов социально-политического устройства, которые способны разрешить современный кризис общества и удовлетворить потребности личности в позитивной самореализации. Этот процесс повлиял на создание в политической дискурсологии новой формы идеологии – коммунитаризма.

Коммунитаризм (от англ. communitarian) – идеология, которая появилась в конце ХХ века, основой, которой становятся новые типы социально-политических институтов, формирующие гражданское общество. Он жестко закрепляет права личности с социальной ответственностью и при этом допускает их ограничение только в тех случаях, когда они реализуются за счет государства или представляются обществом.

Основными чертами коммунитарных сообществ являются гуманность, открытость, общедоступность, т.е. личность имеет право выбора коммунитарных общностей, которые помогут ему реализовать свои идеи и не ограничат морально-нравственные ценности и позиции.

К элементам коммунитаризма относятся: критика рыночной экономики; признание того, что развитие отдельного человека бессмысленно рассматривать в отрыве от развития социальной среды, признание возможности сосуществования разных цивилизаций и необходимости культурной диверсификации, выдвижение в качестве системообразующего понятия «сообщества», приверженность ценностям сообщества («коммуны») как устойчивого объединения людей, связанных общими традициями, историей и моралью, провозглашение важнейшей роли моральных норм.

Таким образом, коммунитаризм – альтернативная форма организации социума, решает три взаимосвязанные проблемы, которые направлены на устранение изживающей себя капиталистической и социалистической форм общества, на критику главных современных идеологий (либерализма, консерватизма, социализма и марксизма), а так же на синтез основных социальных и политических институтов с принципиально новыми политико-идеологическими парадигмами, что в дальнейшем может привести к новым качественным изменениям.

Теоретики коммунитаризма критикуют либералов за предоставление индивиду неограниченной свободы в отношениях между человеком и обществом, за неадекватную концепцию личности, в которой можно обнаружить черты субъективизма, скептицизма и универсализма. Коммунитаристы заявляют, что, стремясь сохранить и поддержать идею достоинства и автономии личности, либерализм принижает роль сообществ и ассоциаций и игнорирует социальные связи, которые важны сами по себе, а не только как средства осуществления индивидуальных целей. Джозеф Рац и другие коммунитарные критики оспаривают постулат о приоритете права над благом и связанное с ним представление о человеке как автономном существе, свободно выбирающем ценности и цели своей жизни.

В своей книге «Нравственность свободы» Д. Рац, рассмотрев концепцию блага, показал, что «акт выбора не имеет особого значения, если человеку недоступно множество достойных выбора ценностей, воплощенных в богатой национальной культуре или формах общественной жизни» . Данное утверждение верно, т.к. возможности выбора ценностей, истинные блага, подлинные формы процветания личности являются основой социальных структурах нелиберальных обществ. Такие ценности и благо из либеральных обществ вытесняются, заменяются или же они существуют лишь как бледные тени самих себя.

Необходимо отметить, что коммунитаризм, как идеологический дискурс весьма перспективно применяется на практике и является альтернативой существующим современным классическим идеологиям.

Коммунитаризм заявил о себе в 1990 г., когда в США возникла «коммунитарная сеть» – движение интеллектуалов. В том же году стал издаваться журнал движения «Ответственная community: нрава и обязанности». Затем коммунитаристские кружки появились в Канаде, Великобритании, Германии и ряде других западных стран.

Основатель коммунитаризма – американский социолог (родившийся, впрочем, в Германии в 1929 г.) А. Этциони, написавший в 1993 г. книгу «Дух общины». Среди видных теоретиков коммунитаризма выделяются также А. Макинтайр, Р. Беллах, М. Вальзер. Коммунитаристы выступают за подчинение политики целям гражданского общества. Коммунитарное движение – это общественное движение, участников которого объединяет цель изменения общества путем внутреннего духовного перерождения каждого отдельного человека в условиях небольшой общины, осуществление которой они готовы начать с самих себя и немедленно.

Пока еще коммунитаризм не стал идеологией в буквальном понимании слова, нельзя выделить особую коммунитаристскую теорию государства, власти, способа построения коммунитаристского общества. Но это не значит, что со временем коммунитаризм не превратится в значительную идеологическую и политическую силу.

Соотношение индивидуальных прав и прав сообщества – пожалуй, самый актуальный и наиболее обсуждаемый вопрос ХХI века. Синтез индивидуального и общественного, капитализма и социализма сегодня носит международно-признанное название «коммунитаризм», впервые использованном русским философом Николаем Бердяевым.

Коммунитаризм – приобретшее популярность к концу ХХ века направление в социальной теории, стремящееся к сильному гражданскому обществу, основой которого являются местные сообщества и общественные организации, а не отдельные личности. Сутью теории является поиск гибких форм баланса между правами личности и общества, индивидуальной свободой и социальными обязательствами.

Коммунитаризм является конструктивной оппозицией не только традиционалистскому авторитаризму, но и, если исходить из знаменитой триады «Свобода. Равенство. Братство» («Liberte. Egalite. Fraternite»), индивидуалистическому рыночному либерализму («Liberte»), и эгалитарным демократиям («Egalite»), выражая собой суть «Fraternite» – «Братства», гармонизирующего односторонние уклоны «только в свободу» или «только в равенство». Еще одним из терминов, которым можно описать идеологию коммунитаризма – «органическая демократия», уважающая значимость не только личностных свобод, но и личных аспектов, таких, как принадлежность к семье, местной общине, обществу в целом, принимая во внимание значимость участия в общественных процессах и гражданское самосознание. В русском языке имеет синонимы – «общинность» и, в более высоком понимании, «соборность».

Две наиболее молодые политические теории, опирающиеся на «уравнительность» (эгалитарность), такие как фашизм и социализм, по разным на то причинам, последовательно потерпели крах, следуя принципу LIFO (акроним – last in, first out). Поэтому анализ системы взглядов коммунитаризма необходимо провести в сопоставлении с единственно-доживающей свой век теорией либерализма по трем главным направлениям. Во-первых, в направлении развития древнего спора между коллективизмом и индивидуализмом. Во-вторых, в направлении изучения взаимосвязи между экономикой и социальной сферой. В-третьих, в направлении анализа общественных отношений адекватных современным производительным силам.

Коллективизм или индивидуализм

Либерализм, оставшийся на сегодня практически безальтернативно практикуемой политической теорией, возник как отдельное политико-философское направление еще в XVI-XVIII вв, в первую очередь под влиянием работ Томаса Гоббса и Джона Локка. Среди характерных принципов, заложенных в либерализме, необходимо отметить следующие:

• людей разъединяют ненависть, страх, жадность, алчность и другие страсти, которые разрушают их общность (Гоббс), а также их неудовлетворенные потребности (Локк);
• жизнь отдельного человека первична по сравнению с существованием гражданского общества, являющегося материальным воплощением человеческих решений, созданным для защиты «естественных» прав каждого индивида на жизнь, свободу и собственность;
• такие общества представляют собой объединения людей, в соответствии с «социальным контрактом» формирующих правящий строй, цель которого – обеспечить максимальную защиту прав людей;
• человеческие существа действуют под влиянием страстей, а не разума.

Таким образом, политику либерализма можно охарактеризовать как взаимодействие противоборствующих необузданных интересов. Последовательно развивая эти идеи, либерализм сегодня стал отрицать: государства и его контроль над экономикой, политикой и гражданским обществом; церкви с ее догмами; любые формы общинного ведения хозяйства; любые попытки перераспределять государственными или общественными инстанциями результаты труда; этнические принадлежности; какую бы то ни было коллективную идентичности (А. Дугин).

При этом установки либерализма базируются на следующих принципах: эгоизме, являющимся основным регулятором рынка; отношениях в социуме подобных отношению в стаде животных; «идеальном» социуме подобном машине, состоящей из множества взаимозаменяемых элементов; изолированности экономики от исторической реальности; анитисоциологизме; анитирегуляционизме и т.д.

Так К. Поппер – один из столпов современного либерализма, – развивая эти понятия, писал: «...магическое, племенное или коллективистское общество мы будем именовать закрытым обществом, а общество, в котором индивидуумы вынуждены принимать личные решения – «открытым обществом»… Закрытое общество сходно со стадом или племенем… члены которого объединены связями, родством… участием в общих делах, одинаковыми опасностями, общими удовольствиями и бедами. Это – все еще конкретная группа конкретных индивидуумов, связанных друг с другом не только такими абстрактными социальными отношениями, как разделение труда и обмен товаров, но и конкретными физическими отношениями типа осязания, обоняния и зрения». Идеальная модель «открытого общества» для Поппера есть общество, где люди могут быть связаны чисто формальными отношениями (прежде всего, отношениями купли – продажи), но «никогда не встречаются друг с другом лично, общаясь только с помощью современных средств связи и передвигаясь в одиночку в личном транспорте».

Для другого теоретика, занесенного в пророки талмудистами либеральной теории (Фридриха фон Хайека), прилагательное «социальное» является «самым бестолковым выражением во всей нашей моральной и политической лексике».

Либеральные теории, хотя и отрицают возможность познания законов истории, по существу, как и теория формаций в историческом материализме, являются механическими теориями стадийного развития, поскольку полагают, что «мир неизбежно идет к универсальному обществу господства частной собственности и индивидуализма» (затем, как следующий этап эволюции «конкурентоспособного человеческого капитала».

Распространение таких принципов в обществе неумолимо повлекло рост стяжательства, политическую коррупцию, разложение общественных институтов, ухудшение состояния окружающей среды, цинизм и общее падение морали «дегуманизированного конкурентноспособного материала». За последние 20 лет эти факторы начали превалировать над другими сторонами жизни социумов и привели к утрате жизненных устоев и духовному обнищанию, повлекшие за собой катастрофический рост наркомании, брошенных детей, рост преступности и самоубийств. В том числе и потому, что сложно назвать такие перспективы «захватывающей мечтой о будущем».

Нынешняя ситуация достаточно сильно напоминает мировую смуту «длинных двадцатых», приведших к мировому переделу. Однако есть и серьезные различия. Начало прошлого века были временем оптимизма наступления масс, когда левые знали, что нужно сделать (установить диктатуру пролетариата). Сегодня левые движения в тупике. Зато наступает глобалистская элита – место «восстания масс» заняло «восстание элит» (Кристофер Лэш), сопровождаемое управляемым пессимизмом разума и воли большинства. Господствующее идеологическое поле заставляет народ признать «невозможность» реального уничтожения капитализма и изменения демократии, заключенной в коррумпированной игре вокруг выборов. Общество загнано в «тупик невозможного». Массы загоняет в аппатию «тупика невозможности» изменения экономических отношений и «тоталитарную демократию».

Выходом из этого тупика может стать альтернативная или «четвертая по счету» (после фашизма-социализма-либерализма) политическая теория коммунитаризма. В основе теории лежат следующие принципы.

Во-первых, эффективная реализация прав невозможна вне сообществ, значит, невозможна без принятия обязательств перед сообществом. Люди в принципе не являются отчужденными друг от друга, их тесно связывают разнообразные межличностные отношения, которые в конечном итоге и формируют полноценную содержательную жизнь, без которых человек не может стать зрелой личностью. Общество является естественной средой, лежащей в основе человеческого бытия. Хотя моральная автономия личности является одним из важнейших человеческих качеств, следует отметить, что достижение ее каждым в отдельности возможно только при условии соответствующего обучения и воспитания в семье, среди друзей и учителей в определенной социальной и культурной среде.

Во-вторых, забота о себе и своих правах предполагает материальное и моральное благополучие других – в этом состоит социальная справедливость – и это не «ежедневное самопожертвование», а постоянное осознание роли других. Сообщество – явление гораздо более сложное, чем группа случайных людей. Оно порождает особые, зависящие от контекста, упорядоченные взаимоотношения. Далеко не все взаимоотношения подходят под это определение. «Социальное согласие» является тем основанием, на котором строится и функционирует сообщество. В качестве примера типов сообществ необходимо упомянуть семьи, друзей, гражданские ассоциации, религиозные объединения, гражданскую ответственность и т.д.

В-третьих, возведение права в абсолют, размножает права до бесконечности и доводит до экстремизма. В обществе права не должны доминировать над ответственностью и обязанностями. Коммунитаризм принимают за основу постулат о том, что связь чувств и разума носит сущностный, а не механический характер. Разум может часто умерять и сдерживать чувства, а чувства давать пищу для раздумий. В процессе интерпретации значений разум и чувства совместно участвуют не только на индивидуальном, но и на социальном уровне. Отсюда чувства отдельного человека не являются его личностными, иррациональными источниками ценностных суждений, как предполагают либералы. Чувства и ценности могут быть организованы в иерархии взаимоотношений, которые устанавливаются в основном в процессе диалога внутри сообществ. Некоторые чувства и ценности считаются более важными, чем другие, и являются объектом обсуждения в сообществе, а не просто утверждаются как непреложные истины отдельными людьми.

Анализируя различные взаимоотношения между людьми внутри сообщества, коммунитаризм признает проблематичность и сложность политической жизни общества и неоднозначность роли индивида в нем. С другой стороны, подчеркивает устремленность человека к достижению общественной справедливости и благосостояния. Эта вера в положительные стороны человеческой личности отличает сторонников коммунитаризма от либералов, которые слишком циничны, чтобы согласиться с этими позитивными взглядами, фактически создавая эффект «самосбывающегося негативного пророчества».

С самого момента возникновения коммунитаризм развивался не только как социальная философия, но и как социально-политическое движение. И, как наиболее привлекательное на сегодня идейное течение, характеризуется очень широким спектром последователей. Многие профессиональные эксперты и политики, осознавая причины предкризисного состояния капитализма, пытаются найти формы и средства предотвращения катастрофы. Наиболее заметными представителями этого течения на западе на сегодня являются: американцы социолог Амитай Этциони, философы Аласдер Макинтайр, Майкл Сандел, Кристофер Лэш, политолог Бенджамин Барбер, в Канаде – Чарльз Тэйлор, в Австралии – Роберт Саймонс, Эндрю Нортон и др.

Между тем, первым термин «коммюнотарность» использовал русский философ Николай Бердяев, который тонко выделял это понятие: «...очень важно установить различие и противоположность между коллективизмом и коммюнотарностью». Понимая «коммюнотарность» как общинность, Бердяев говорит о недопустимости его смешения с понятием «коллективизм», придавая термину признаки «принудительной эгалитарности». «В коллективизме человек перестает быть высшей ценностью». «Коммюнотарность и соборность всегда признают ценность личности и свободу. Коммюнотарность есть духовное начало людей, общность и братство в отношениях людей, и она совсем не означает какой-то реальности, стоящей над людьми и ими командующей. Коммюнотарность оставляет совесть и оценку в глубине человеческой личности. Совесть одновременно может быть личной и коммюнотарной. Коммюнотарность означает качество личной совести, которое не может быть замыканием и изоляцией. Религиозная коммюнотарность... называется соборностью».

При этом в определении Бердяева «свобода есть дух, а не бытие», «примат и господство разума не признает свободы» и «духовное начало в человеке есть истинная свобода, а отрицание духа, додуманное до конца, – неизбежно есть отрицание свободы». В сфере же экономической он признает возможность существования общего интереса и, следовательно, возможность ограничений в хозяйственной жизни, во имя общих интересов: «...часто бывают извращения, отрицается свобода мнения и духа и признается очень большая свобода в жизни экономической. Экономика есть работа духа над материей мира, от которой зависит самое существование людей в условиях этого мира. Абсолютная свобода в экономической жизни, т. е. совершенная ее автономия и была системой «laisser faire, laisser passer», т. е. капиталистической системой. Она ставит в очень тяжелое положение огромные массы человечества. Это делается источником эксплуатации. Поэтому экономическая свобода должна быть ограничена во имя свободы же».

Бердяев делает акцент на свободе, духовности и добровольности в объединении людей и отвергает принуждение. Но на практике принуждение и добровольность всегда соседствуют. Взаимодействуя, люди всегда подчиняют свои личные представления (духовную сторону) общей системе ценностных ориентаций. Без этого взаимодействие и доверие невозможны, но в то же время они не могут полностью обеспечить координацию действий, поэтому нужна еще и команда. Так на противоположных полюсах стоят полная добровольность, развитие крайнего индивидуализма с опасностью распада сообщества, и чисто командное, тоталитарное сообщество. Оба варианта не жизнеспособны. Но между ними есть третий путь. Бердяев делает намек на эту возможность, когда пишет, что «одинаково ложны изолированный индивидуализм и механический производственный коллективизм» но лишь разделяя эти понятия на «царство Духа и царство Кесаря».

Другой русский философ – Владимир Соловьев, – в отличие от Н. Бердяева, осмысленно придавал большое значение «третьему пути» и указывал на то, что он постоянно присутствует в истории человечества, играя в ней положительную роль: «От начала истории три коренные силы управляли человеческим развитием. Первая стремится подчинить человечество во всех сферах и на всех степенях его жизни одному верховному началу и слить все многообразие частных форм, подавит самостоятельность лица, свободу личной жизни... Но вместе с этой силой действует другая, прямо противоположная; она стремится разбить твердыню мертвого единства, дать везде свободу частным формам жизни, свободу лицу и его деятельности; под ее влиянием отдельные элементы человечества становятся исходными точками жизни, действуют исключительно… для себя, общее теряет значение… превращается в…отвлеченное, пустое, а наконец и совсем лишается всякого смысла. Всеобщий эгоизм и анархия, множественность отдельных единиц без всякой внутренней связи – вот крайнее выражение этой силы. Если бы она получила преобладание, то человечество распалось бы на свои составные части и история окончилась войной всех против всех… Если бы только эти две силы управляли историей человечества, то в ней не было бы ничего, кроме вражды и борьбы… Внутренней целости и жизни нет у обеих этих сил, а, следовательно, не могут они ее дать и человечеству.

Но человечество не есть мертвое тело и история не механическое движение, а потому необходимо присутствие третьей силы, которая дает положительное содержание двум первым, освобождает их от исключительности, примиряет единство высшего начала с свободной множественностью частных форм и элементов, создает таким образом целость общечеловеческого организма и дает ему внутреннюю жизнь. И действительно мы находим в истории всегда совместное действие трех этих сил, и различие между теми и другими историческими эпохами и культурами заключается только в преобладании той или иной силы, стремящейся к своему осуществлению».

Таким образом, у Вл. Соловьева мы находим достаточно четкое определение коммунитарного принципа. Носителем такого органичного принципа он считал славянскую, и, прежде всего, русскую цивилизацию.

Он так же отмечал, что «Финансовые операции с мнимыми ценностями (так называемые «спекуляции») представляют, конечно, не столько личное преступление, сколько общественную болезнь, и здесь прежде всего необходимо безусловное недопущение тех учреждений, которыми эта болезнь питается. – Что касается, наконец, ростовщичества, то единственный верный путь к его уничтожению есть, очевидно, повсеместное развитие нормального кредита, как учреждения благотворительного, а не своекорыстного». Особо хотелось бы отметить насколько четко под это определение попадает свободные деньги («с демерреджем» или «Freigeld»).

«Общественный организм Запада, разделившись сначала на частные организмы между собой враждебные, должен под конец раздробиться на последние элементы, на атомы общества, т. е. отдельные лица, и эгоизм корпоративный, кастовый перерастет в эгоизм личный». Создается впечатление, что эти слова написаны нашим современником.

Собственно, международный термин коммунитаризм, есть ни что иное как идея русской общинности, традиционной для России вплоть до столыпинских реформ, приведших к резкому выделению в крестьянской среде собственников на землю, маргинализации и оттока не успевших адаптироваться в города. Что стало одной из причин революции 1917 года (успешно подогретой масштабным внешним финансированием).

Виктория Власова в свое статье «Дилемма коммунитаризма и либерализма как проблема философии права» дает небольшой сравнительный анализ коммунитаризма и либерализма.

Итак, сегодня существуют две крайние парадигмы – коммунитаристская и либеральная.

Новая история России, в ее советских границах, продемонстрировала нам яркое и законченное воплощение коммунитаристской версии установок отечественного правосознания. Последние десятилетия российской истории, начиная 1985 года, представляют попытку перехода к либеральной версии.

Дилемма коммунитаристской и либеральной схем права обусловлена историей развития правосознания в России как в стране, отличающейся особыми признаками ментальности. Причем в понимании сути этой дилеммы существуют некие методологические трудности. Если мы зафиксируем ее в качестве противоречия между коллективистской и индивидуалистской схемами как таковыми, то из поля зрения исследования исчезнут все проявления коммунитаризма, которые связаны с пониманием личности как цели общественного развития. И, соответственно, весьма трудно будет разглядеть, скажем, проявления либерализма, которые продолжали оставаться в центре западных теорий государственного вмешательства в экономику.

Теоретическое оформление и коммунитаризма, и особенно либерализма как моделей отношения к действительности весьма далеко от совершенства. В частности, в отношении либерализма по сей день идут нескончаемые дискуссии, задача которых – выяснить действительный смысл этого фундаментального явления, освободившись от многочисленных наслоений и злоупотреблений в его практическом проявлении.

В первую очередь, несколько замечаний о классическом, западном либерализме. Это явление очень сложное, подвижное, неоднозначное в своем содержании. Уже в словаре Брокгауза и Эфрона дается два его функциональных определения: «1) направление в политике, противоположное консерватизму, стремление к реформам и организации общества на началах свободы личности, свободы от стеснений, налагаемых церковью, деспотизмом власти, полицейской регламентацией, обычаями и т.д....2) Л(иберализм) в экономической жизни выставляет требование возможно полной свободы промышленной деятельности от вмешательства государства; отсюда... требование свободы торговли, невмешательства государства в отношения между предпринимателями и рабочими». Еще больше вариантов определения либерализма можно предложить, ориентируясь на историю его развития, в ходе которой он проявлял себя не только как доктрина политической или экономической деятельности, но и как специфический тип философского мышления, в сути которого всегда оставалось некое инвариантное ядро.

Отметим то понимание классического либерализма, которое нам представляется наиболее емким и вычленяющим как раз это инвариантное ядро: «Говоря о либеральной модели, мы не соотносим ее с программой какой-то определенной партии, но имеем в виду тип социально-экономического развития, вписывающийся в некоторую парадигму... В основе этой парадигмы лежит признание абсолютной ценности человека, приоритет свободы и интересов отдельной личности по отношению к обществу; предпочтение методов эволюционно-реформистских преобразований общественных структур методам радикальным, взрывным, революционным» (Новикова Л.И..Сиземская И.И. Идейные истоки русского либерализма//0бщественные науки и современность, 1993, № 3. С. 124.).

Коммунитаристская парадигма правосознания противоположна отмеченным выше характеристикам либеральной концепции. Стоит отметить устойчивый правовой нигилизм советского коммунитаризма. В советских условиях такая теоретическая постановка вопроса на практике в первые годы революции приводила к приоритету так называемой «революционной законности», «революционной целесообразности» и т.п., а позже – к переходу на рельсы «административно-командного» управления.

Действительно, доведенная до своего логического конца, парадигма коммунитаризма реализуется на практике как тоталитарная организация общества, и в этом случае все сказанное о ее пороках справедливо. Но есть в коммунитаристских убеждениях, коммунтаристских моделях организации общественной жизни и свои притягательные моменты. Недаром в прошлом возникали многочисленные варианты общинного идеала существования: и начиналось человеческое общество с первобытной общины; и христианский идеал любви в целом ориентирован на равенство людей перед лицом Бога; и утопические учения социализма в их европейских образцах призывали к объединению людей, к растворению личности в коллективе себе подобных, и, наконец, марксизм как политическая доктрина строилась прежде всего на благородном экономическом основании – установить общественную собственность на средства производства, которая бы исключила в обществе «войну всех против всех».

В то же время и либерализм имеет крупные недостатки, которые могут быть доведены до абсурда, и тогда в обществе воцарился бы зоологический «индивидуализм», в ходе искоренения которого «третейский судья» – государство - обрастал бы все большими бюрократическими атрибутами, которые в случае злоупотреблений, обходящих закон, привели бы к ситуации, не намного предпочтительнее, чем тоталитаризм. О некоторых других недостатках либерализма речь еще впереди.

Учитывая «несовершенства» обеих парадигм правосознания, можно не удивляться, что и на протяжении всей истории их развития в мире, в том числе и в российском историческом пространстве, каждая из них имела свои взлеты и провалы, сменявшие друг друга. В конечном же счете, имея в виду XX столетие в целом, не будет ошибкой утверждать, что на Западе восторжесвовала либеральная схема организации общественной жизни, в то время как российское правосознание (в той мере, в какой можно о нем говорить в массовом проявлении) оставалось коммунитаристским.

Как объяснить эту «поляризацию»? Что явилось фундаментальными причинами такого распределения в мировом общественном сознании? Ответ на этот вопрос не представляется простым удовлетворением праздного любопытства, поскольку в нем мы обнаруживаем строгую логическую и прямую историческую связь между ментальной позицией людей и их общественно-историческим существованием. А обнаружение и анализ этой связи помогает сегодня сориентироваться в прогнозировании будущего развития процессов правовой рефлексии и на Западе, и в нашей стране, что особенно важно при вступлении в новое тысячелетие с учетом тенденции глобализации всей социальной и духовной практики сегодня.

Итак, постараемся ответить на вопрос: какие особенности в прошлом историческом развитии России и Запада способствовали формированию столь ярко выраженной противоположности их парадигм правового сознания в середине истекшего столетия?

В основе сегодняшнего противостояния либерализма как ведущей концепции западного правосознания и коммунитаризма как предпочтительной «правовой» ориентации российского общественного сознания, взятого в массовом масштабе, лежит специфика духовных ценностей в целом. Эта специфика коренится, в многовековой истории социальных и политических отношений, а также выраставших отсюда традиционных установлений, культурных образований, которые, в конечном счете, складывались как черты национальных характеров, социально-психологического склада народа. Все это вместе образовывало некую историческую судьбу – не в фатальном смысле этого слова, означающем изначальную предопределенность того или иного хода развития, а в том значении, которое мы связываем с необратимостью свершившегося, с объективной цепью взаимных влияний конкретных исторических событий, оставляющих неизгладимый след в нашем культурном самосознании. Некая самобытность исходных свершений в истории определенного общества, в конце концов, ответственна за ту социальную, политическую и нравственную атмосферу, в которой складывались и развивались в последующем целые слои населения, давшие миру цвет западной и российской духовной культуры.

В этом отношении одним из главных событий, наложившим оригинальный отпечаток на духовные характеристики и ценностные ориентации, а значит, и на само существо интеллектуальной жизни на Западе, была Реформация, прямо или косвенно затронувшая все европейские страны на пороге так называемого Нового времени. Главная заслуга Реформации, с интересующей нас точки зрения, заключается в том, что этот процесс духовного обновления Европы перевернул существовавшие прежде отношения между религией и обществом. Конечно, Бог и церковь не только не исчезли из его жизни, но и сохранили достаточное духовное влияние на людей. Но мирское начало было признано самодовлеющим.

Существовавшее прежде аскетическое презрение к материальным благам в религиозном идеале сменилось пониманием равнозначности светской аскезы как труда в достижении благополучия, завещанного богом еще Адаму.

Реформация переставила акценты в отношениях человека с богом, в представлениях человека о своем божественном происхождении. Если раньше библейская формула «Бог создал человека по образу и подобию своему» трактовалась как утверждение зависимости человека от бога, как обоснование его несамостоятельности по сравнению с божественным промыслом, то отныне та же формула приобрела прямо противоположный смысл. В ней подчеркивалось, что, поскольку человек создан по образу и подобию божьему, то, значит, в каждом отдельном индивиде присутствует искра божия, которая заключена в его творческом гении, сопряженном со свободным разумом, или, что то же самое, с разумной свободой. Возникающая при этом проблема определения «разумных границ» свободы решалась с течением времени все более определенно в духе Общественного договора, разделяющего четко свободу и произвол, благодаря признанию свободы индивида как его естественного права, ограниченного лишь признанием точно такого же права за другим индивидом. А следовательно, лозунгом впервые формирующегося либерализма стало представление о том, что индивид свободен в своих решениях и действиях до той черты, за которой начинается нарушение свободы другого индивида. Эта черта и охраняется государством, которому в этих целях граждане отдают часть своей собственной свободы.

Описанное выше историческое обстоятельство является весьма важным, но не единственным в ряду особенностей исторической судьбы России и Запада, приведшей к поляризации их правосознания в XX веке.

Ориентация на полярные духовные ценности в России и западном сознании, резюмированная нами в предшествующем изложении, имела свои радикальные социальные последствия. В Европе они закрепились завоеваниями великих буржуазных революций, прокатившихся в XVII – XVIII веках в Нидерландах, Англии, Франции, и реализовавшихся в Америке как возникновение иового, самого прогрессивного на тот период свободного государства – Соединенных Штатов. Суть этих перемен состояла в том, что родился новый западный человек. Оторвавшись от своей духовной пуповины, связывающей его с матерью-церковью, он разорвал и древние узы родовой, патриархальной общины, остатками которой были прежде натуральные хозяйства феодальной Европы. Этот новый человек – сирота в мире и надеется только на себя. Но зато и отвечает он только за себя. Природа его социальной ответственности индивидуальна. И все формы коллективных гарантий в объединениях политического, экономического и культурного характера на самом деле преследуют только одну цель: охранить, защитить прежде всего свободу индивида, а его социальное и материальное благополучие – дело его собственных рук. Милосердие, выступающее как дань христианским заповедям, – это не попытка сделать всех людей счастливыми, а способ успокоить свою собственную сытую совесть. Именно поэтому авторитаризм редко приживается сегодня на Западе, а там, где он на какое-то время способен захватить позиции, они не прочны, так как не имеют ни глубоких корней в общественном сознании, ни фундаментальной базы в социально-экономическом строе общества.

В России же, не прошедшей Реформацию, сохранилось отношение к богу как к высшему судии, перед лицом которого все люди рабы, а их решение в конечном счете определяется божественной волей, мирская же судьба вторична в том отношении, что она лишь прелюдия к Царству небесному (или геенне огненной, это уж как Бог решит). Главное в жизни индивида – не столько его успех, процветание на производственном поприще, сколько его нравственное существо, моральное самосовершенствование, смысл которого, прежде всего, состоит в самозабвении и жертвенной любви к ближнему. Человек понимался как сын божий, и эта патриархальюсть предъявляла индивиду свои требования, свои привилегии и свои ограничения. Главным же среди них была ориентация не на себя, а на другого, на «мир», общину, некую социальную тотальность. Так закладывались основания коммунитаристской парадигмы в противоположность либеральному взгляду на индивида и его роль в обществе.

Древние родовые узы общины сохранялись в России вплоть до столыпинских реформ начала XX века. Речь идет, безусловно, не о кровно-родственных связях первобытного общества, а о той жизни в миру, то есть в деревенской или артельно-ремесленной общине, которая всегда была характерна для русского крестьянства, составлявшего большую часть российского населения. Кроме того, здесь имеется в виду также в известном смысле межсословная «объединенность», которая получила свое выражение в том факте, что российское дворянство жило «одной семьей» с крестьянской общиной в рамках крепостного поместья. При этом крестьянский «мир» зиждился, как известно, на круговой поруке, то есть на взаимной ответственности его членов друг за друга перед «барином-батюшкой». И сохранению такой социальной патриархальной структуры немало способствовала стоящая на ее страже православная религия, объединяющая всех мирян как братьев и сестер во Христе.

Этот корпоративный дух, особые духовные условия жизни людей наряду с чисто материальным, социальным способом их патриархального существования поддерживал и питал собой традицию коллективистских начал мировоззрения русского народа независимо от его деления на различные социальные группы. В противоположность западному индивидуализму российская жизнь строилась на соборности, на стремлении сообща решать проблемы, жить в едином стиле, разделяя взаимную ответственность за коллективный выбор. Именно эти социальные и психологические обстоятельства помогают понять и широкую популярность социалистического учения в предреволюционной среде российской интеллигенции, и триумфальные победы власти Советов в годы революции и гражданской войны, и энтузиазм колхозного строительства в послереволюционной деревне, и даже известную ностальгию по советскому образу жизни в наши, постперестроечные дни.

Нас интересуют не столько фактические подробности реального бытия, сколько общая направленность парадигмального развития российской ментальности в противоположность западному либерализму. Безусловно, всякая схема огрубляет процесс, но в то же время помогает различить в нем главное, определяющее и второстепенное, подчиненное, вызванное не самой сутью происходящего, а некими побочными или случайными влияниями.

Что же касается главных, сущностных тенденций развития рассмотренного выше «параллелизма» либеральной (западной) и коммунитаристской (российской) парадигм правового сознания, то в них обеих к концу XX столетия выяснились довольно интересные девианты, сохраняющие «параллельность» ориентации, но как бы с обратным знаком, что наводит на мысль о неких закономерностях такого интеллектуального превращения, выяснить которые мы и попробуем ниже.

В частности, в последние 10-15 лет в нашей стране все более отчетливо стали оформляться девиантные по отношению к исконно российскому, в том числе и советскому, менталитету мировоззренческие установки организации общественной жизни – прежде всего в экономической и правовой областях. Это можно было бы считать простым следствием перестроечных процессов, вызвавших к жизни логичную в ситуации кризиса жажду сжигать «все, чему поклонялся», и поклониться «всему, что сжигал», если бы не два обстоятельства. Во-первых, сама перестройка во многом явилась результатом предварительных глубинных перемен в идеологическом сознании субъекта культуротворчества. И во-вторых, на Западе, где вовсе не было никакой «перестройки» в конкретно-историческом смысле этого слова, возникла и все сильнее крепнет столь же парадоксальная потребность переменить на 180 градусов курс концептуального подхода к принципам построения социальной и экономической организации общества. Причем самое интересное заключается в том, что противоположная, полярная зависимость между отечественной и западной интенцией обоснования экономических программ, социально-правовых и мировоззренческих ориентаций осталась прежней. Только вектор российского продвижения в данном аспекте направлен теперь от преобладания коллективистской парадигмы ко все большему распространению индивидуалистических схем, в то время как Запад, наоборот, все более настойчиво приветствует достоинства прежде столь враждебной ему коллективистской позиции.

Понять и объяснить эти исторические парадоксы особенностей отечественного и западного правосознания, возможно, означает увидеть некие фундаментальные процессы, характерные для современного культуротворчества в целом, в глобальном масштабе.

Ни либерализм, ни коммунитаризм, как уже было сказано выше, не могут быть представлены исчерпывающе в виде заданной раз и навсегда модели общественного развития. Обе эти парадигмы имеют местные, национальные или региональные отличия своего формирования и функционирования так же, как и свои достоинства и недостатки. Кроме того, обе они развивались во времени, испытывая на себе корректирующее влияние не только той социальной реальности, в которой они существовали, но и духовного контекста, характерного для этого времени в данной стране и за ее пределами. Важно обратить внимание на те общие, присущие самому «качеству» каждой парадигмы специфические особенности, которые составляют ее инвариантную сущность, а потому наиболее выпукло проявляются в каждом исторически конкретном случае либерализма и коммунитаризма как таковых.

Происходящая сегодня в мире фактическая конвергенция ментальных установок либерализма и коммунитаризма объясняется, по нашему мнению, именно тем, что каждый из приверженцев рассмотренных только что позиций имеет сегодня возможность, опираясь на исторический опыт человечества, убедиться как в ограниченности или, наоборот, неправомерной абсолютизации одной из них (на примере конкретных неудач, несовершенства, неожиданных следствий и т.п. при их воплощении в жизнь), так и в определенных преимуществах противоположной концептуальной схемы – как минимум, в ее теоретических посылах, а часто и в отдельных практических применениях.

Итак, что же обнаружилось к середине XX столетия такое, что заставило традиционный для всего западного мира либерализм в известной мере пересмотреть свои ценности, изучая их объективные основания, уточняя их социальное содержание, перетолковывая их духовный смысл в свете опыта противостоящей ему коммунитаристской практики? Обращаясь к гражданской истории, мы наталкиваемся в этот период на две мировые войны, социалистическую революцию, мировую экономическую депрессию 1929 года, а позже – на экологический кризис, международный терроризм, организованную преступность, локальные войны в результате конфликтов межнационального и религиозного характеров и др. Причем все это создает глобальные влияния и последствия самого худшего свойства. На первый взгляд, казалось бы, названные катаклизмы могли привести к неприятию коммунитаризма, поскольку в указанных кризисах и конфликтах борьба часто идет за групповые (классовые, национальные, клановые права). Выбираться из этих проблемных кризисов невозможно в одиночку, необходимы совокупные усилия, что предполагает не только объединение людей внутри государства, но и объединение целых государств между собой. К тому же развитая всеобщность экономических отношений капитализма толкала к объединениям межнациональных корпораций в промышленном и банковском деле. И все же экономических, политических и социальных объединений недостаточно для того, чтобы решить современные проблемы. Необходимо воспитывать определенное сознание в обществе – нравственное, экологическое, эстетическое и т.д., способное функционировать, если можно так выразиться, «профилактически». А для этого нужно поступиться некоторыми либеральными принципами в пользу признания за обществом и государством ведущей роли в ходе этого объединения и воспитания, организующих и структурно центрирующих объективно, стихийно складывающиеся процессы.

Но это только одна, так сказать, внешняя сторона дела. Другая заключается во внутренней рефлексии, в самокритическом сознании либералов, не удовлетворенных теми результатами, к которым пришло это направление мысли сегодня. Ведь, несмотря на то, что на Западе давно и прочно существовало либеральное правосознание, ушедшее достаточно далеко по пути реализации в практике социальной организации благодаря созданным здесь правовым институтам, все же западному миру не удалось избежать упомянутых выше катаклизмов. Иначе говоря, с конца XIX и до середины XX века обнаружилось серьезное противоречие либеральных идеи друг другу.

В частности, идея свободы индивида оказалась слишком абстрактной. Ее реализация в конституции, давая формальные права, не обеспечила чисто либеральным способом их экономической и культурной реализации. Люди, не обладавшие изначальным капиталом, были обречены на зависимость от денежного мешка в буквальном и переносном смысле слова. Ибо либеральная свобода личности (в самый первый период развития либерализма, в классической его фазе, которую можно охарактеризовать одним лозунгом как «laissez-faire») оставляла эту личность голодной и необразованной, так что она не имела возможности свободного творческого самовыражения. Такая идеология вела значительную массу людей в прямо противоположную сторону – в объятия вождя, спасителя и, в конечном счете, обеспечивала победу коммунитаристским идеям в их самом худшем варианте. Кроме того, тезис об абсолютной свободе предпринимательства и торговли, будучи осуществленным на деле, обнаруживал очень быстро резкую тенденцию к монополиям и сверхмонополиям, а потому на известном этапе дискредитировал себя в глазах либералов.

В результате еще в 1935 году американский философ Дж.Дьюи отчетливо сформулировал существо изменений, происшедших в теоретических и практических лозунгах либералов при переходе от старого, классического, к новому, постклассическому либерализму: «В целом... политика либерализма в последнее время была нацелена на продвижение «социального законодательства», то есть таких мер, которые к прежним функциям правительства добавляют осуществле-ние им социальных услуг. Важность этого добавления не следует недооценивать... Поскольку высвобождение способностей индивидов для свободного и самостоятельного самовыражения есть важнейшая составная часть кредо либерализма, то либерализм, если он искренен, должен иметь волю к обладанию средствами, которыми обусловлено достижение его целей. Жесткая регламентация материальных и механических сил - единственный способ, каким массы индивидов могут освободиться от регламентации и последующего подавления их культурных возможностей...

Существование представления, будто бы организованный общественный контроль за экономическими силами несовместим с историческими путями либерализма, подтверждает, что прогрессу либерализма продолжают мешать пережитки эпохи «laissez-faire» с ее противопоставлением общества и индивида. Прежний либерализм рассматривал самодеятельность и конкурентную экономическую деятельность индивидов в качестве средства к достижению общественного благосостояния как цели. Нам надлежит увидеть, что общественная экономика есть средство обеспечить свободное развитие индивида как цель» (Цитируется по книге «Либерализм в России» под редакцией В.Ф.Пустарнакова и И.Ф.Худушиной. М., 1996. С. 74. Кстати, следует отметить, что в самое последнее время либерализм на Западе снова качнулся в сторону своих классических ценностей и сформировался как «неоклассический либерализм», что безусловно означает серьезные поправки к традиции, обусловленные опытом коммунитаристской практики.).

И в заключение осталось проанализировать судьбу коммунитаристских убеждений и коммунитаристской пратики, с тем чтобы понять их нынешнее «попятное» движение в сторону своих либеральных оппонентов. Для этого также следует рассмотреть и объективные, социально-экономические предпосылки, и те духовно-концептуальные рамки, в которых заключена философия коммунитаризма.

Давно стало общим местом связывать коммунитаризм с тоталитаризмом. Конечно, такая связь правомерна, и в настоящей работе на нее обращено должное внимание. Гораздо важнее сейчас увидеть, какие еще изъяны теории и практики коммунитаристской идеологии привели к падению ее престижа в условиях перестройки. Ведь сама по себе перестроечная «революция» не обязательно предполагала переориентацию на либерализм как совокупность духовных ценностей. В самом деле, благодаря перестройке возродились ценности православия, вполне коммунитаристского по своей сути; восстанавливается уважение к частной собственности, которая спокойно уживалась в дореволюционной России с коммунитаристскими идеалами. И вообще, как уже было подчеркнуто, либерализм – достаточно уязвимое направление движения общественного сознания и практики, особенно в той только что проанализированной его части, которая так или иначе ограничивает гуманитарную склонность к справедливости и состраданию, допускает проблематичность экономического и социального обеспечения реализации творческой свободы личности в массовом масштабе, тем самым недалеко уйдя от тоталитаризма или же толкая в его объятия своих бывших адептов. И в этом отношении вряд ли либерализм мог быть слишком привлекательным даже для российских экономистов и политиков, не говоря уже о народных массах. Это обстоятельство косвенно подтверждается фактом не очень высокого рейтинга движения правых в нашей стране сегодня. И тем не менее, демократический общественный порядок возможен тогда и постольку, когда и поскольку допущена свобода человеческой личности. И здесь хотелось бы подчеркнуть еще одно несомненное преимущество либеральной позиции в обстановке сегодняшней России по сравнению с различными оттенками коммунитаризма. Оно состоит в том, что либерал апеллирует не к индивиду как единице социального измерения, а именно к личности, то есть такому индивиду, который, овладевая опытом культуры предшествующих поколений, в то же время творчески воспринимает этот опыт, реализуя свои внутренние духовные ресурсы, приспосабливая заданные ментальной историей схемы для решения актуальных задач настоящего времени.

Несколько слов о кооперации

Под современным понятием «кооперация» подразумевают категорию, отражающую разветвленную сеть определений, связанных с модификацией коллективных взаимоотношений в различных сферах жизнедеятельности общества и личности. В масштабах человеческого общества кооперация реализуется повсеместно, в соответствии с чем она представляется как сквозное явление, без которого немыслимо существование ни одного из направлений социально-личностного взаимодействия в рамках любой ее структуры. Кооперация выступает естественной формой объединения частных интересов в производстве конкретной сложной продукции, обмене полуфабрикатами или готовой продукцией.

Те, кому приходилось жить на Западе, хорошо знают, насколько там высок уровень кооперативных отношений. Весь бизнес выстраивается на кооперативных связях, поскольку только таким образом можно добиться его высокой эффективности.

В России отношение к кооперации традиционно не столь «теплое», как на Западе. Подтверждения тому можно найти повсеместно: малый бизнес едва выживает, компании-гиганты монопольно захватывают целые сектора экономики и т.п.

Русские в отличие от американцев не умеют правильно кооперировать, т.е. объединять разные сферы деятельности для реализации одной идеи. И у них нет никаких предпосылок к развитию кооперативного поведения. Это – объективная данность, в которой мы живем.

Научиться кооперировать в широких масштабах русские в обозримом будущем, по всей видимости, не смогут. Для этого нет никаких объективных предпосылок. Топливно-энергетическая экономика России не способствует ни созданию инновационных областей экономики, ни здоровой конкуренции в традиционно развиваемых областях.

Своеволье и закон, лицо и общество и их нескончаемая борьба с бесчисленными усложнениями и вариациями составляют всю эпопею, всю драму истории. Лицо, которое только и может разумно освободиться в обществе, бунтует против него. Общество, не существующее без лиц, усмиряет бунтующую личность.

Лицо ставит себя целью.

Общество — себя.

Этого рода антиномии (нам часто приходилось говорить о них) составляют полюсы всего живого; они неразрешимы потому, что, собственно, их разрешение — безразличие смерти, равновесие покоя, а жизнь — только движение . Полной победой лица или общества история окончилась бы хищными людьми или мирно пасущимся стадом.

Коллективизм: за и против

Длительное время спор между коллективизмом и индивидуализмом в нашей стране однозначно решался в пользу первого. Считалось, что коллективизм совместим с гуманизмом, а индивидуализм нет. Однако, как мне представляется, с точки зрения подлинного, недекларируемого гуманизма коллективизм также неприемлем в качестве всеобщей нормы поведения людей, как и индивидуализм. Возведенный во всеобщую норму коллективизм разрушает в человеке личность, индивидуальность, навязывает ему конформистское поведение (овцы в стаде), превращает его в винтик общественного механизма. Ч. Айтматов, советский писатель перестроечной поры, вынужден был констатировать: “Все время думаю о парадоксе: созидая социализм, отдавая предпочтение всему, что идет от коллектива, от коллективизма, мы много утратили из того, что касается индивидуальности, личности, если можно так выразиться, самости, человека. Надо исходить из того, что если есть сам, то все остальное есть мир. Как сказывается сегодня эта утрата! На многом, во многом. На качестве труда, на отношениях человека к человеку. На оценке его творческой потенции. Ценность самой личности у нас не выверена, не определена... И мы игнорируем эти проблемы... Хватит догматов, заранее представленных формул. Много их уже было, догматов и формул, тормозящих движение вперед, и мы должны уйти от нивелирования, обезличивания, стандарта. Всеобщая стандартизация во имя коллектива убийственна”. (1987 г.)

Как можно видеть из сказанного, я не против коллективизма вообще, а против его возведения во всеобщую норму морали, против однозначной интерпретации человеческой морали как коллективистской.

В связи с этим я предлагаю проводить различие между просто коллективизмом и гиперколлективизмом. Просто коллективизм — это естественное стремление людей к объединению, добровольное объединение сил для их умножения. Гиперколлективизм — это попытка одних людей навязать свою волю другим, используя для этого естественное стремление людей к объединению, к единству, когда добровольность объединения фактически заменяется принудительностью. Гиперколлективизм — это попытка сделать коллективизм всеобщей нормой поведения, попытка людей с коллективистским сознанием и поведением навязать свою волю всем остальным людям.

Примеры нормального коллективизма и гиперколлективизма: патриотизм и национализм (шовинизм).

Положительная сила коллективизма

Если говорить о коллективизме как одной из форм поведения, то, безусловно, он может иметь положительное значение.

Еще Сенека дал хороший образ коллективизма. Он писал: «Запомним: мы родились, чтобы жить вместе. И сообщество наше подобно своду, который потому и держится, что камни не дают друг другу упасть» . Древнеиндийская мудрость гласит: “Травинки, сплетенные в канат, могут слона связать”. Еще одна мудрость, идущая из глубины веков: “Веника не сломишь, а прутья по одному все переломишь”.

Квинт Серторий (ум. в 72 до н. э.), римский полководец и политический деятель, желая показать своим сторонникам, что единодушие важнее силы, сначала велел молодому, сильному солдату вырвать хвост у старой клячи, а потом приказал дряхлому старику вырвать хвост у молодого коня. Первый справился со своей задачей с большим трудом, потому что старался вырвать весь хвост сразу, а второй легко выщипал волос за волосом.

Гёте говорил в беседе с Фридрихом Якобом Сорэ: «— Ведь, в сущности, все мы коллективные существа, что бы мы о себе ни воображали. В самом деле: как незначительно то, что мы в подлинном смысле слова могли бы назвать своей собственностью! Мы должны заимствовать и учиться у тех, которые жили до нас, так и у тех, которые живут с нами. Даже величайший гений не далеко бы ушел, если бы он захотел производить все из самого себя. Но этого не понимают очень многие добрые люди и полжизни бродят ощупью во мраке, грезя об оригинальности.» (И.-П. Эккерман. Разговоры с Гёте. М.-Л., 1934. С. 844-845). Как иллюстрация к этим словам Гёте звучат слова Ньютона, которые он сказал, обращаясь к Гуку: “То, что сделал Декарт, было шагом вперед. Вы прибавили к этому новые возможности... Если я видел дальше, то потому, что стоял на плечах гигантов”.

Уже в наше время Булат Окуджава сочинил песню, которая начинается словами: “Возьмемся за руки друзья, чтобы не пропасть поодиночке”. Эта песня стала знаменитой, а приведенные слова — знаменем сопротивления тоталитарному режиму. Нельзя отрицать, что коллективизм может умножать силы людей и помогать в решении задач, которые не в силах решить отдельные, не связанные друг с другом люди.

Пример положительной силы коллективизма: коллективная игра в хоккее. Сами хоккеисты говорят, что индивидуализм в хоккее губителен, а победа может быть одержана только совместными усилиями хоккеистов или, как они говорят, коллективной игрой.

Еще один пример коллективной силы: выход человека в космос состоялся благодаря таким большим странам как СССР и США. Небольшим странам это было не под силу. Только объединение сил сотен миллионов людей плюс новейшие достижения науки и техники позволили русским и американцам осуществить такие дорогостоящие и дерзкие проекты. Обращаю внимание на «и дерзкие проекты». Чем больше людей участвуют в осуществлении дерзновенных планов, тем увереннее они себя чувствуют в этом дерзании и тем вероятнее, что эти планы будут осуществлены.

Коллективизм питает героизм. Не случайно говорят: «на миру и смерть красна». Самопожертвование осмыслено-разумно, если оно служит жизни как таковой, целям сохранения человеческого сообщества.

Кроме того, нередко коллективные усилия просто необходимы. Многие человеческие дела невозможны без объединения сил. На этот счет существует поговорка: «один в поле не воин». Таких поговорок великое множество. Вот некоторые из них:

Артельный горшок гуще кипит.

Артелью хорошо и недруга бить.

Берись дружно, не будет грузно.

Гроза, грозись, а мы друг за друга держись.

Дружно - не грузно, а врозь - хоть брось.

На миру и смерть красна.

Один горюет, артель воюет.

Одна ласточка весны не делает.

Одной рукой узла не завяжешь.

Одному и у каши неспоро.

С миром и беда не убыток.

С миру по нитке - голому рубаха.

Согласного стада и волк не берет.

А шиллеровско-бетховенский призыв «Обнимитесь миллионы» в Девятой симфонии Бетховена?! Это — необыкновенной вдохновляющей силы музыкальный образ человеческого единения.

Минусы коллективистского принципа "один за всех и все за одного"

Зададимся, однако, вопросом: всегда ли, во всех случаях коллективизм хорош? При внимательном и непредвзятом рассмотрении этого вопроса оказывается, что коллективизм не всегда хорош, а в ряде случаев вреден и даже губителен.

Всегда ли цели той или иной группы людей согласуются с интересами отдельных людей и/или всего человеческого общества? Нет, не всегда. Назовем к примеру такие негативные явления, как групповщина, кампанейщина, кумовство, местничество, ведомственность, национализм, шовинизм, расизм, бандитизм, терроризм. А круговая порука? В свое время она была бичом крестьянских общин. Круговая порука — это в сущности другое название, так сказать, негативный слепок коллективистского принципа “один за всех и все за одного”. Да, будем откровенны: столь уважаемый и почитаемый коллективистский принцип отнюдь не всегда служит нравственным целям. И не только взятый в целом, но и по частям.

Возьмем первую часть принципа. Существует немало ситуаций, когда лучше не “один за всех”, а “один против всех” (см. ниже о положительном значении индивидуализма).

Если возьмем вторую часть коллективистского принципа — “все за одного”, — то его, мягко говоря, невсеобщность видна невооруженным глазом. Отрицательные примеры? Пожалуйста: кровная или родовая месть, культ руководителя-вождя.

Нам не нужно единства во чтобы то ни стало, любой ценой. Когда говорят о положительном значении единства, то нередко вспоминают притчу о старике-отце и венике или принцип властителей “разделяй и властвуй”. При этом забывают, что единство любой ценой так же плохо, как и отсутствие единства. Недаром стало популярным такое выражение: “удушение посредством объятий”.

Разрушительный или уродливый коллективизм (гиперколлективизм)

Коллективизм может быть так же разрушителен, как строевой шаг солдат, идущих по непрочному мосту.

Формы разрушительного или уродливого коллективизма:

1). Терроризм

2). Заложничество

3). Камикадзе

4). Организованная преступность, бандитизм, мафиозность.

5). Кровная или родовая месть.

6). Уродливый коллективизм в детских и взрослых сообществах.

7). Дурные поветрия, заражение дурным, подражание дурному, дурная атмосфера в обществе.

Терроризм — это стремление одних наказать, проучить, что-то доказать другим путем уничтожения или нанесения ущерба третьим. Третьи рассматриваются террористами, по существу, как безличные существа, как вещи, как разменная монета в политической и иной игре. Террористы рассматривают жертв террора не как личностей, индивидуальностей, уникумов, а как людей по принадлежности , как представителей того сообщества, к которому относятся эти другие, враги террористов.

Заложничество . Один (одни) берет другого (других) в заложники для решения своих проблем. Заложник рассматривается-используется этим одним опять же по принадлежности, как связанный с другим (другими) какими-то узами (родственными, групповыми, сословными, классовыми, этническими...)

Уродливый коллективизм на бытовом уровне, в повседневной жизни мы можем наблюдать в детских и взрослых сообществах — когда коллектив дурно влияет или оказывает пагубное воздействие на поведение отдельных своих членов. Яркий пример: девочка Алла Тюрюханова стала алкоголичкой и вынуждена была лечиться в наркодиспансере; начала пить в 13 лет по следующей причине: «Пить стала, — как она сама объясняет, — чтобы не быть белой вороной в классе» (телеканал ОРТ, программа «Время» 26.02.06).

Дурные поветрия, заражение дурным, подражание дурному, дурная атмосфера в обществе — это целый класс проявлений уродливого коллективизма. Их диапазон велик — от проявлений в отдельных сравнительно небольших сообществах (деревня, школа, предприятие, учреждение) до проявлений в масштабах целой страны и даже мира. В школе, например, вдруг заводится «мода» на определенный тип дурного поведения. Или, скажем, эпидемия самоубийств в определенных кругах общества. Или «мода» на тему смерти в литературе, искусстве, философии, возникшая на рубеже XIX-XX веков. Или всякие коллективные истерии-психозы на почве национализма, ксенофобии, антисемитизма, религиозного фанатизма. Бывают даже дурные обычаи, традиции (например, обычай у некоторых кавказских народов «красть невесту»).

К формам гиперколлективизма относятся также этатизм , государственничество , тоталитаризм, национализм, шовинизм .

Положительное значение индивидуализма

Я не против коллективизма вообще, а против его возведения во всеобщую норму поведения, против однозначной интерпретации человеческой морали как коллективистской.

Когда индивидуализм распространен так же, как коллективизм, всеобщее оболванивание невозможно. Невозможны культ вождя, деспотизм, массовый террор и репрессии.

Индивидуалистов можно сравнить с графитовыми стержнями в атомном реакторе. Наличие определенного количества и качества графитовых стержней в массе ядерного вещества не дает возможности цепной реакции распада перейти в неуправляемую фазу ядерного взрыва. Если индивидуалистов мало, то коллективистски настроенные люди могут погубить сами себя и общество, в котором они живут. Коллективисты склонны к единству действий настолько, что они готовы (как стадо овец) увлечь себя каким-нибудь политическим безумцем в пропасть самоуничтожения или тупикового пути развития. Индивидуалисты при любой политической ситуации не дают себя увлечь теми или иными лидерами. Их настроения и интересы разновекторны и поэтому общество, в котором они занимают такие же сильные позиции, как и коллективисты, эволюционирует не так быстро, но зато с оглядкой и осмотрительно. Разновекторные устремления индивидуалистов не позволяют обществу стать монолитом, который мог бы сорваться подобно камню в пропасть.

Еще один положительный пример индивидуализма, выраженный в гераклитовском высказывании «Один для меня — десять тысяч, если он — наилучший ”.

Бывает, один человек становится вровень со всем человечеством или даже превосходит его. На статуе Исаака Ньютона, воздвигнутой в Кембридже, высечена весьма символичная надпись: «Своим разумом превзошел род человеческий ». То же можно сказать о Николае Копернике. Он буквально перевернул представления человечества об окружающем мире.

Когда коллективизм хуже индивидуализма . Возьмем первую часть коллективистского девиза «один за всех и все за одного». Как я уже говорил, существует немало ситуаций, когда лучше не “один за всех”, а “один против всех”. Например, если ученый сделал открытие, установил истину, то он вправе выступать в защиту своего открытия, истины, даже если ему приходится идти против “всех”, большинства, многих... Вспомним Коперника и Галилея, выступивших против всеобщего заблуждения. Знаменитое галилеевское «А всё таки она вертится!» — прекрасный образчик мужественного отстаивания человеком своей правоты перед лицом давления неправой коллективной воли, воплощенной в католической церкви. Не случайно говорят, что истины не устанавливаются голосованием . Вообще вопрос о голосовании, о подчинении меньшинства большинству очень непрост. Мы знаем, например, что в отдельных случаях применяется право вето, когда один может заблокировать решение многих. А интересы национальных меньшинств? Далеко не всегда они соответствуют интересам большинства.

Можно поставить вопрос и шире: о своеобразной диалектике взаимоотношений большинства и меньшинства. Где-то меньшинство «сотрудничает» с большинством, а где-то «воюет» с ним, противопоставляет себя большинству. Если взять всю живую природу на Земле, то мы увидим некоторую пирамиду живого . Самую массовидную, нижнюю часть пирамиды составляют простейшие живые организмы, одноклеточные. Меньше по массе многоклеточные растительные организмы. Еще меньше по массе многоклеточные животные организмы, живые существа. Высшие животные — млекопитающие — составляют небольшую часть всех животных. Над ними надстраиваются люди, человечество. Их неизмеримо меньше, чем млекопитающих, составляющих высший цвет живой природы. И в человечестве имеет место такая пирамида. Большинство людей — работники физического труда, малообразованные. Меньшая часть человечества — работники умственного труда, интеллектуалы, высокообразованные люди. Если ли бы меньшинство (на любой ступени пирамиды живого и человеческого) безусловно подчинялось большинству, то ни о каком прогрессе жизни нельзя было бы говорить. Представьте себе молодого человека, который бы при решении вопроса о поступлении в вуз руководствовался тем соображением, что большинство людей не имеют высшего образования. Он не стал бы поступать в вуз. И другой, и третий, и тысячный. Чтобы бы было тогда? Высокообразованные исчезли бы. Или их вообще не было бы. Мы продолжали бы жить в каменном веке.

Если руководствоваться логикой безусловного подчинения меньшинства большинству, то люди никогда не вышли бы из первобытного состояния, да и вообще всё живое сплошь состояло бы из одноклеточных. Ведь они составляют основную массу живого на Земле.

Логика безусловного подчинения меньшинства большинству или отдельного индивида коллективу — это в конечном счете логика одноклеточных!

Половина человеческой морали, как минимум, — вне компетенции коллективизма, коллективности. Я имею в виду совесть. «В вопросах совести, — говорил Мохандас Ганди, — закон большинства не действует». Совесть — глубоко индивидуальная категория.

Удушение посредством объятий (коммунистический коллективизм)

Одно дело — коллективизм как естественное стремление людей к объединению, как добровольное их объединение для умножения сил. Другое дело — коллективизм как принцип официальной морали, как всеобщий принцип поведения людей. В этом случае коллективизм теряет естественность, добровольность и приобретает характер императива, принудительной нормы-меры, “удушения посредством объятий”.

Вполне в соответствии со своей доктриной уничтожения частной собственности коммунисты абсолютизируют коллективистское начало человеческой природы. Эта абсолютизация фактически ведет к отрицанию человечности, к антигуманизму. Ведь человеческая природа и генетически, и поведенчески многообразна . Она представляет собой статистический разброс коллективистских, индивидуалистических и смешанных типов. Делая упор на коллективизме, коммунисты этим вольно или невольно шельмуют , подвергают остракизму большую часть человеческого сообщества (индивидуалистические и смешанные типы). Практика коммунистического строительства в ХХ столетии наглядно это показала.

Гримасы коллективизма и индивидуализма

Гримасы коллективизма:	Гримасы индивидуализма:
Круговая порука Рука руку моет	Моя хата с краю, ничего не знаю
Выскочка	После нас хоть потоп (Людовик XV, король Франции)
Белая ворона	Одинокий волк ("человек человеку — волк")
Один в поле не воин (одно из значений)	Война всех против всех
Не высовывайся (закон суслика)	Закон джунглей (либо ты..., либо тебя...)
Живи как все	Белокурый бестия (Ф.Ницше)
Что мне, больше всех надо?!	Каждый за себя — один бог за всех

Минусы индивидуализма

Как и коллективизм, индивидуализм может быть «в меру», а может быть гипериндивидуализмом, крайним индивидуализмом, индивидуализмом без меры.

Теоретиком крайнего индивидуализма был Макс Штирнер (Каспар Шмидт). В книге "Единственный и его собственность", изданной в 1844 году, он писал: "Божественное — дело Бога, человеческое — дело человечества. Мое же дело не божественное и не человеческое, не дело истины и добра, справедливости, свободы и т. д., это исключительно МОЕ, и это дело не общее, а ЕДИНСТВЕННОЕ — так же, как и я — единственный. Для Меня нет ничего выше Меня".

Из такого представления вытекают абсолютный аморализм и абсолютная античеловечность. Если я — единственный, то, значит, я не человек (не отношусь к роду homo sapiens) и могу делать всё, что хочу, в том числе убивать, насиловать, крушить, ломать. С точки зрения логики позиция штирнеровского человека («единственный») не выдерживает никакой критики. Она просто нелепа как солипсизм . Штирнеровский человек, если он последователен в своей философии, не может даже говорить и писать. Ведь слова языка принадлежат не ему только, а всем людям. Они общие ему и людям.

Гипериндивидуализм в моральном смысле ведет к эгоизму. Индивидуалист ощущает себя самодостаточным. Эта самодостаточность в крайнем выражении означает, что индивидуалист себя рассматривает как цель, а всё остальное, в том числе всех остальных, как средство.

Можно сказать даже так: индивидуализм провоцирует эгоистическое поведение. Индивидуализм служит питательной средой, бульоном, провоцирующим фактором для эгоистического поведения. Тот, кто проповедует индивидуализм, индивидуалистическое поведение, фактически поощряет и эгоистическое поведение. Эгоизм, так сказать, моральная составляющая индивидуализма, индивидуалистического поведения. Точнее, не моральная, а аморальная составляющая. Пусть не думают индивидуалистически настроенные, что они могут избежать эгоистического поведения.

Негативным выражением крайнего индивидуализма является пренебрежение к такой сущностной стороне жизни как продолжение рода. Индивидуалист как бы забывает, что он лишь звено в цепи жизни , что ему дали жизнь и он должен дать жизнь другим, родить и воспитать детей. Такая «забывчивость» логически вытекает из представления индивидуалиста, что он единственный, уникальный, неповторимый, что он — атом-монада Вселенной. Атомы не воспроизводят сами себя, значит и он, индивидуалист, не должен быть озабочен воспроизведением себе подобных. Ведь он неповторимый, уникальный.

Проповедь и распространение индивидуализма в социально-историческом плане ведет к вырождению человечества, означает вырождение человечества. Это, кстати, мы наблюдаем в странах Европы и Северной Америки. США — страна, где индивидуализм провозглашен чуть ли не официальной идеологией, медленно, но неуклонно катится в бездну небытия. Да, в общем и целом пока еще имеет место рост населения. Недавно число жителей США перевалило за 300 миллионов. Пусть, однако, этот рост населения нас не обманывает. Он идет за счет латиноамериканцев и афро-американцев и за счет иммигрантов. Латино- и афро-американцы в большинстве своем еще не отравлены психологией и идеологией индивидуализма. У них большие семьи, что говорит о том, что они еще не утратили природно-естественную потребность в продолжении рода.

Индивидуализм не дружит ни с прошлым, ни с будущим. Он сиюминутен, моментален, импрессионистичен. «Живи в отсеке сегодняшнего дня» — вот его кредо. В самом деле, индивидуалисту интересно только то, что происходит в его настоящей жизни. Ведь индивидуалиста не было в прошлом, до рождения, и не будет после смерти. Я, конечно, говорю о человеке, который последовательно проводит свой индивидуализм. Такой человек не может думать и заботиться о будущем. Ведь там его нет. «После меня хоть потоп» — циничная суть его отношения к будущему .

К сожалению, индивидуалистическая философия проникла в сознание многих политических и государственных деятелей. Характерный пример: ООН качество жизни определяет чисто индивидуалистически.

"Норвегия признана раем земным по качеству жизни. Журнал The Economist опубликовал очередной ежегодник Pocket World in Figures («Мир в цифрах, карманное издание»). The Daily Telegraph приводит основной рейтинг книги: первую двадцатку стран по качеству жизни.

Лидером рейтинга стала Норвегия, за ней идут Исландия и Австралия. Замыкает список Новая Зеландия. В двадцатку вошли также Швеция и Дания, традиционно славящиеся своим качеством жизни. Не остались в стороне и США — им принадлежит восьмая позиция списка.

The Daily Mail уточняет, что рейтинг основан на индексе развития человеческого потенциала (Human Development Index, HDI), разработанного ООН. Он рассчитывается по трем основным показателям: ожидаемая продолжительность жизни при рождении, уровень образованности населения и уровень реальных доходов населения".

Обратите внимание: ООН качество жизни определяет по трем основным показателям: "ожидаемая продолжительность жизни при рождении, уровень образованности населения и уровень реальных доходов населения". Ни один из этих показателей ничего не говорит о качестве родовой жизни человека. Они говорят лишь о качестве индивидуальной жизни (продолжительность жизни, образованность и уровень доходов). Вот вам и мнение нынешних цивилизованных людей! Качество жизни они понимают в соответствии с полученным ими односторонним образованием как сугубо качество индивидуальной жизни. А то, что качество жизни невозможно без родовой составляющей — им невдомек. Ведь жизнь в целом — это не только жизнь индивида, но и жизнь рода! Жизни индивида не существует без (и вне) жизни рода. Мы появляемся на свет и вырастаем благодаря родителям! В свою очередь и мы должны произвести на свет и вырастить детей. Иначе прекратится жизнь человечества, жизнь вообще. А может ли быть жизнь человека качественной, если за ней следует пустота, если она обращается в ничто? Нет, конечно. Поэтому качество жизни — не только качество индивидуальной жизни, но и качество родовой жизни! Следовательно, в число основных показателей качества жизни должен входить и такой показатель, как наличие детей (не меньше двух-трех). Да, этот показатель вступает в определенное противоречие по крайней мере с двумя из трех указанных показателей качества жизни. Ну что ж, качество жизни и на самом деле противоречиво. И оно тем выше, чем больше удаётся минимизировать это противоречие, добиться определенного баланса разных сторон жизни. По-настоящему счастлив тот, кто добивается успеха и в творчестве (в профессии), и в любви (в семье, в продолжении рода).

А пока цивилизованное человечество в лице функционеров и экспертов ООН будет определять качество жизни только как индивидуальное, до тех пор это цивилизованное человечество будет сокращаться как шагреневая кожа и просто вырождаться. Если бы в число основных показателей качества жизни включали наличие не менее двух-трех детей, то картина рейтинга стран по качеству жизни была бы совсем иной...

Создается впечатление, что цивилизованное человечество забыло о продолжении рода и едва терпит эту свою обязанность (по формуле "поскольку, постольку" или по остаточному принципу). И о качестве жизни и о свободе человека в западных странах говорится почти исключительно как индивидуальных категориях, касающихся жизни отдельного человека.

———————

И к прошлому последовательный индивидуалист относится с пренебрежением, как к старой рухляди. Он легко с ним расстается. Более того, он готов его уничтожать. Из таких вот выходят нигилисты, ультрареволюционеры, радикалы и прочие авангардисты и авантюристы.

А те индивидуалисты, которые ценят, уважают прошлое и заботятся о будущем, — не вполне индивидуалисты. Они так или иначе выходят за пределы самих себя, своей самости-неповторимости-индивидуальности.

Взаимоопосредствование коллективизма и индивидуализма

Нормальные коллективизм и индивидуализм опосредуют друг друга по формулам (К—И—К) и [И—К—И] .

Формула (К—И—К) .

И в стаде обязательно есть вожак, и в человеческом коллективе есть лидер: индивидуум опосредует коллектив.

Даже в ситуации гиперколлективизма индивидуальность некоторых людей не только не подавляется, а, напротив, подчеркивается, выставляется как образец, эталон. В эпоху сталинского коммунизма, когда гиперколлективизм господствовал, разные вожди и лидеры не боялись брать на себя ответственность, действовали как самые настоящие индивидуалисты. Два примера: И. В. Сталин и Г. М. Жуков. Это были, безусловно, яркие личности-индивидуальности. Кроме них было множество менее крупных сталиных и жуковых. Вообще, человеческая индивидуальность неистребима. Она может временно подавляться и даже уничтожаться в отдельных случаях, но исчезнуть как таковая не может в принципе .

Формула [И—К—И] . В ситуации нормального индивидуализма человек действует не в абсолютном одиночестве, не в изоляции от общества, а имея в виду, что результаты его деятельности так или иначе получат признание других людей, общества в целом. А. Эйнштейн мечтал об уединенной работе на маяке для максимального сосредоточения. Ученые иногда используют образ «башни из слоновой кости» для объяснения важности научного отшельничества. Но, с другой стороны, ученые, и вообще люди, стремятся к результатам не для себя только, а для других людей, для того или иного сообщества, для общества в целом. Человек связан тысячами нитей с другими людьми, с обществом в целом. И эта связь либо явная, непосредственная, либо подразумевается, опосредованная. Ученые, какими бы индивидуалистами они ни были, работают в рамках научного сообщества, в атмосфере и на благо науки в целом. А наука — коллективное познание.

________________________________________ ______________________
См. также здесь, в ЖЖ:

Лекция 3. Индивидуализм, коллективизм, соборность

1.Индивидуалистическая жизненная стратегия. Амбивалентность индивидуализма . Другой никогда не существует сам по себе, изолированно от общества. Он в своем индивидуальном бытии репрезентирует общество в целом. Поэтому самоопределение в отношении к Другому тождественно для личности самоопределению по отношению к обществу. Вступая в мир, человек оказывается в определенных социальных условиях, от его воли не зависящих. К числу этих условий относятся и принципы организации индивидов в социальные общности.

В протестантских социальных системах (шире - на Западе) это индивидуализм, в так называемом традиционном обществе, т. е. обществе, не прошедшем стадию атомизации наподобие той, которую пережила Западная Европа в период Реформации, - коллективизм. (См.: Кара-Мурза С. Г. Что происходит с Россией? Куда нас ведут? Куда нас приведут? М.: Былина, 1994. - 64 с. Его же. После перестройки. Интеллигенция на пепелище родной страны. М.: Былина, 1995. - 132 с.). Главная ценность индивидуализма - свобода. Ее трактовка претерпела известную эволюцию. Если в «классическом» индивидуализме (А. Смит, Дж. Локк) акцент делается на негативном аспекте свободы, т. е. на принципе невмешательства государства в дела индивида, то в современных версиях индивидуалистической философии подчеркивается необходимость обеспечения государством безопасных и комфортных условий для жизнедеятельности индивида. (См.: Согрин В. В. Западный либерализм и российские реформы // Свободная мысль. - 1996. - № 1. С. 32 - 43. Его же. Либерализм в России: перипетии и перспективы // Общественные науки и современность. - 1997. - № 1. С. 13 - 23). Главная ценность коллективизма - защищенность индивида, обеспечение гарантированного минимума жизненных условий.

От человека, еще раз повторим, не зависит, в каком обществе появиться на свет: в том, где исторически торжествует индивидуализм, или в обществе коллективистском. Но отношение к существующей реальности - прерогатива человека. Личность в своем индивидуальном развитии самоопределяется: разделить ей ценности, господствующие в обществе, или принять другие, отличные от них. Дилемма такова: либо коллективизм с его видением человека как части социального целого, либо индивидуализм с его представлением об обществе как совокупности наделенных равными правами и равным достоинством индивидов. Человек включен в систему социальных отношений через «малое общество»: семью, род, клан, сельскую общину, трудовой коллектив и т. п. Личность, выбравшая коллективизм, мыслит о себе как о части целого, ощущает себя представителем этого целого. Помыслы и чувства индивидуалиста сосредоточены на нем самом.

В советском обществе отрицательное отношение к индивидуализму формировалось всей мощью пропагандистского аппарата. В бесчисленных газетных статьях, брошюрах, монографиях на все лады повторялся один незамысловатый мотив: индивидуализм людей разъединяет, коллективизм сплачивает; индивидуализм это всегда плохо, коллективизм - замечательно. Безусловное осуждение индивидуализма было одним из краеугольных камней официальной идеологии. Совершенно ясно, что в такой идейной атмосфере научное исследование вопроса оказывалось делом весьма нелегким. Первым, кто высказался за преодоление односторонних трактовок индивидуализма, стал Ю. А. Замошкин. Именно он в 1989 году поставил вопрос «об общецивилизационной значимости <...> основных принципов и установок, традиционно ассоциировавшихся с индивидуализмом». (Замошкин Ю. А. За новый подход к проблеме индивидуализма // Вопросы философии. - 1989. - № 6. С. 3). Что касается «старого подхода», то он имел место в прежних работах Ю. А. Замошкина. См.: Замошкин Ю.А. Кризис буржуазного индивидуализма и личность. Социологический анализ некоторых тенденций в общественной психологии США. М.: Наука, 1966. - 328 с.; Его же. Личность в современной Америке. Опыт анализа ценностных и политических ориентаций. М.: Мысль, 1980. - 247 с.). В русле сформулированной Ю. А. Замошкиным программы было предпринято специальное исследование рядом философов из Екатеринбурга. (Человек: индивидуалист и индивидуальность. Екатеринбург: Изд-во УрГЮА, 1995. - 107 с.). Основные идеи данного исследования выражены А. В. Грибакиным в статье с достаточно красноречивым названием «Апология индивидуализма». В ней подчеркивается, что «индивидуализм имеет общечеловеческое значение, ибо служит одним из центральных катализаторов развития цивилизации». (Грибакин А. В. Апология индивидуализма // Человек: индивид и индивидуальность. С. 13).

А. В. Грибакин рассматривает индивидуализм не как нечто совершенно элементарное (предпочтение интересов индивида интересам социума), а как сложный многоаспектный феномен. Индивидуализм, во-первых, «выражает факт защиты обществом, объединенными некоторой целью группами людей (коллективами), чести и достоинства, прав и свобод любого человека, содействие в реализации его жизненного потенциала. Во-вторых, в содержание индивидуализма входит и процесс самоопределения личности, самостоятельное распоряжение человеком собственной жизнью». (Там же). Если судить по названию, статью А. В. Грибакина можно истолковать как прославление индивидуализма. Но знакомство с текстом приводит к иному выводу: фактически автор выступает с идеей диалектического синтеза индивидуализма и коллективизма. Только так можно понять следующее положение: «Одну из хитростей» организации общества, исторического движения составляет то, что индивид и коллектив взаимно полагают, требуют, формируют и одновременно отрицают, исключают друг друга. Обе стороны целостности стремятся переложить свои заботы на другую, подчинить ее деятельность реализации своих интересов. В каждый данный исторический момент значимость индивидуалистической и коллективистских тенденций неодинакова. Между ними крайне редко устанавливается равновесие. Чаще одна из них доминирует, уступая по прошествии некоторого времени и смены приоритетов место другой». (Там же. С. 15). На аналогичной платформе стоит Ю. А. Замошкин. «Я убежден, - пишет он, - что история человеческой цивилизации уже достигла той стадии, когда общество может развиваться более динамично, в большей мере противостоять угрозе застоя, глубоких социальных конфликтов и кризисных процессов лишь при условии, что будут реализованы два ряда потребностей: это, с одной стороны, потребности в коллективном, четко организованном массовом действии, ориентированном на реалистически, рационально осмысленный общественный интерес; а с другой стороны, потребности в энергичном, инициативном и предприимчивом индивиде, способном в сложных переплетениях социальных связей брать на себя ответственность, принимать самостоятельные решения, руководствуясь собственным разумением, здравым смыслом и расчетом». (Ю. А. Замошкин Цит. соч., С. 14).

Внимательный анализ феномена индивидуализма позволяет выделить в нем различные исторические формы и разнонаправленные тенденции. Так, Г. Зиммель выявил существование двух исторических форм индивидуализма. На заре буржуазной цивилизации «рвущийся к самоосуществлению индивидуализм имел своим фундаментом представление о природном равенстве индивидов. Все ограничения были для него искусственными порождениями неравенства; стоит отбросить их вместе с их исторической случайностью, несправедливостью, подавлением, как явится совершенный человек». (Зиммель Г. Индивид и свобода // Избранное в 2 т. М.: Юристъ. 1996. Т. 2. Созерцание жизни. С. 194 - 195). Затем на смену этой исторической форме индивидуализма, где равенство обосновывалось свободой, а свобода - равенством, приходит другая форма, связанная с совершенно иной расстановкой акцентов. «На место этого равенства, выражающего глубочайшее бытие человечности, но которое только должно быть реализовано, новый индивидуализм ставит неравенство. Там равенству нужна была свобода, здесь неравенству не хватает только свободы для того, чтобы одним своим присутствием определить человеческое существование». (Там же. С. 197). Г. Зиммель, как видим, вскрыл тот факт, что индивидуализм амбивалентен: в нем, с одной стороны, заложен потенциал протеста против несправедливости, угнетения, подавляющих человеческую индивидуальность ограничений, с другой стороны, он же может служить идейным обоснованием необходимости и полезности подавления одной личностью другой. А. В. Грибакин, акцентируя внимание на амбивалентности индивидуализма, различает индивидуализм альтруистический и эгоистический. «Первый связан с обеднением и уничтожением «чужой» жизни, а, в конечном счете, и своей собственной. Второй расширяет горизонт существования других людей и, обогащая содержание жизни индивида, открывает для себя новые перспективы». (Грибакин А. В. Цит. соч., С. 18).

Что касается индивидуализма, «обедняющего и уничтожающего чужую жизнь», то принятие его в качестве личной жизненной позиции совершенно очевидным образом ведет к субъективному отпадению человека от мира, т. е. к бездуховности. Критика индивидуализма в рамках западной культурной традиции, можно сказать, - общее место. Так, об эгоизме как определенной крайности индивидуализма писал Э. Фромм в своем знаменитом эссе «Бегство от свободы». «Эгоизм - не любовь к себе, а прямая ее противоположность. Эгоизм - это вид жадности, и, как всякая жадность, он включает в себя ненасытность, в результате которой истинное удовлетворение в принципе недостижимо». (Фромм Э. Бегство от свободы. М.: Прогресс, 1990. С. 104). В отечественной философской литературе, насколько нам известно, существует лишь одна почти тридцатилетней давности монография Э. Ф. Петрова, специально посвященная явлению эгоизма. (Петров Э. Ф. Эгоизм. Философско-этический очерк. М.: Наука, 1969. - 206 с.). Работа написана с ортодоксальных позиций, в ней многое устарело. Сейчас в соответствии с общей логикой выворачивания прежних ценностей наизнанку следовало бы ожидать появления труда, в котором эгоизм будет воспет. Однако таких смельчаков почему-то не видно. Совсем другое дело - тот вид индивидуализма, который назван А. В. Грибакиным альтруистическим. Человек, принявший его в качестве «руководства к действию», не противопоставляет свои цели целям общества, но полагает, что социальные интересы могут быть наилучшим образом удовлетворены, если каждый участник социального взаимодействия будет преследовать свои собственные цели. Ориентированная в духе такого индивидуализма личность не отгорожена от мира, но ее открытость миру основана на примате индивидуальности над социальной целостностью.

2.Коллективизм истинный и мнимый . Но если амбивалентен индивидуализм, то это означает, что не так уж прост и коллективизм. В этом последнем также можно выделить разнонаправленные векторы. Один вектор связан с нивелированием личностных особенностей, ограничением, а то и подавлением личной инициативы, самостоятельности, предприимчивости, ответственности. Другой - с заботой о каждом члене коллектива, признанием за ним права на социально гарантированный минимум благ, обеспечивающих удовлетворение базовых жизненных потребностей, поощрением инициативы, направленной на социально полезные цели. Условимся называть первый тип коллективизма псевдоколлективизмом, а второй - коллективизмом истинным. Человек, выбравший в качестве своей личной ориентации первую тенденцию, растворяется в массе индивидов. В итоге границы того коллектива, в котором он по собственному желанию или волею обстоятельств оказался, становятся для него границами мира. «Большой мир» с его проблемами и заботами, реально существующий за пределами малого социума, становится при таком выборе холодной абстракцией. Личность, сделавшая свой жизненный выбор в пользу второй тенденции, реализует себя в мире совершенно иным образом. Она исполнена уверенности в том, что коллектив всегда и при любых условиях обеспечит возможность ее самореализации. При этом коллективист подобного типа воспринимает общественно значимые цели как задачи, на решение которых должны быть направлены личные усилия. Здесь заключено тонкое отличие индивидуализма («альтруистического») и коллективизма второго вида: коллективист мыслит свои цели как часть общих, индивидуалист - общие цели рассматривает как продолжение личных.

Впечатляющее изображение коллективизма создал классик советской поэзии, искренне и глубоко исповедовавший коммунистическую веру, - В. В. Маяковский.

«Я счастлив,

этой силы частица,

что общие

даже слезы из глаз.

нельзя причаститься

великому чувству

по имени -

(Маяковский В. В. Владимир Ильич Ленин // Соч. в 8 т., М.: Правда, 1968. Т. 4. С. 174). Маяковскому вменяют в вину поэтизацию тоталитаризма. При этом (обычно в ироническом контексте) приводят его знаменитый образ «каплей литься с массами». Но в полном виде строфа, где этот образ использован, как правило, не цитируется. Трудно предположить, что такой прием используется по неведению.

Если привести цитату целиком, она оставляет совсем не то впечатление, которое нужно ниспровергателям великого поэта.

где инжир с айвой

без труда

у рта моего, -

относишься

Но землю,

завоевал

и полуживую

вынянчил,

где с пулей встань,

с винтовкой ложись,

где каплей

льешься с массами, -

на жизнь,

на праздник

и на смерть».

(Там же, Т. 5. С. 135 - 136). Лирический герой Маяковского (которого в данном случае невозможно отделить от самого поэта) ощущает себя человеком, чье сердце бьется в унисон с сердцами миллионов и миллионов людей. Здесь нет никакого растворения в массе, никакого обезличивания. Здесь - ощущение полного и совершенного счастья от сознания собственной причастности к народной судьбе. Разве это не проявление духовности?! Современная идейная ситуация российского общества актуализирует тему коллективизма. Радикальные либеральные реформы, предпринятые в нашей стране, исходят из постулата противоестественности коллективизма. Коллективистское мировоззрение оценивается как навязанное сверху, как результат воздействия государственной идеологической машины. Индивидуализм же изображается как выражение естественной сути человека.

В современных идеологических клише, усиленно навязываемых обществу некоторыми средствами массовой информации, явственно проступают черты прежней идеологемы. В ней только поменяли плюс на минус.

3.Диалектика индивидуализма и коллективизма . Но безмерное упрощение действительности осталось. Если не стараться подгонять жизнь под идеологические схемы, не так уж трудно увидеть реальную сложность как коллективизма, так и индивидуализма; не так уж трудно уразуметь, что принятие индивидуалистической или коллективистской жизненной ориентации само по себе не предопределяет стратегию личности в мире.

К этому можно добавить следующее. Тезис о том, что коллективизм подавляет инициативу и предприимчивость, снижает у человека чувство ответственности, выглядит крайне сомнительным, если не сказать большего, в свете грандиозных успехов, демонстрируемых в последние десятилетия обществами, в которых господствует конфуцианская традиция. Ну а тезис о безусловной и повсеместной благотворности индивидуализма убедительно опровергнут в ходе «демократических реформ» в России. Наиболее дальновидные авторы предупреждали о том, что либеральные рецепты непригодны для нашей страны. (См.: Кара-Мурза С. Г. Проект либерализации экономики России. Адекватен ли он реальности? // Свободная мысль. - 1992. - С. 14 - 24). Еще раньше об этом писали В. В. Козловский и В. Г. Федотова. (См.: Козловский В. В., Федотова В. Г. В поисках социальной гармонии (Социальная справедливость и социальная ответственность). Свердловск: Изд-во Уральского ун-та, 1990. - 207 с.). Эти предупреждения не были услышаны властью. В итоге за годы реформ произошла деградация многих важных подсистем общества. Снятие прежних ограничений, налагаемых традиционным коллективизмом, привело к невиданному развертыванию инициативы и подъему активности, только... криминальной.

Вызывает законные сомнения утверждение о «естественности» индивидуализма и «противоестественности» коллективизма. Оно, если разобраться, тоже носит чисто идеологический характер. Не секрет и то, в рамках какой идеологической системы данное утверждение воспринимается как аксиома: либерализм. Но в таком случае из естественного хода вещей выпадают все социальные системы, кроме современного Запада. Явление, существующее всего лишь несколько веков на небольшой части планеты и охватывающее в настоящее время не более одной пятой человечества, преподносится как норма для всех времен и народов.

Вообще тезис о естественности одних социальных порядков и противоестественности других лишен научного смысла. Это чисто идеологическая конструкция, имеющая целью не объяснение объективно существующих в обществе явлений, а определенного рода идейное воздействие на общество. При этом естественными объявляются те порядки и те принципы, которые милы сердцу идеолога. Все же, что его по тем или иным причинам не устраивает, клеймится как противоестественное. Научная постановка вопроса состоит в том, чтобы выяснить причины и условия, вызывающие именно эти, а не иные социальные порядки. Так, если вести речь о коллективизме, то он в условиях России был порожден глубокими объективными причинами, в частности, исключительной суровостью природных условий, вызывающей необходимость сплочения людей, подчинения их личных интересов интересам социального целого. На это обстоятельство обратил внимание Л. Милов. (См.: Милов Л. Если говорить серьезно о частной собственности на землю... Россия: климат, земельные отношения и национальный характер// Свободная мысль. - 1993. - № 2. С. 77 - 88. Его же. Природно-климатический фактор и менталитет русского крестьянства // Общественные науки и современность. - 1995. - № 1. С.76 - 87).

Индивидуализм - продукт развития западной цивилизации. Он возник не как плавное видоизменение традиционного коллективизма, а в результате грандиозного катаклизма Реформации. В современных условиях попытка насадить индивидуализм в качестве всеобщего принципа социальной организации в России породила острейший общественный кризис, один из самых глубоких за всю ее историю. Даже если коллективизм столь плох и реакционен, как нам живописуют сторонники либерализма, не слишком ли велика цена, которую приходится платить за то, чтобы в обществе восторжествовал «хороший» и «прогрессивный» индивидуализм?

К счастью, дело обстоит не таким образом, как представляется идеологу либерализма. В коллективизме существуют разнонаправленные тенденции, и коллективизм истинный не сковывает инициативы и ответственности, а наоборот, поощряет их. Нет никакой социальной необходимости уничтожать коллективизм, надо способствовать развитию коллективизма истинного. С другой стороны, прогресс общества требует обуздания крайностей индивидуализма, требует всемерно развития индивидуализма альтруистического. Было бы утопией полагать, что с течением времени западная цивилизация пропитается духом коллективизма. Не менее утопично стремиться переделать незападные общественные системы на западный манер, насадить в них индивидуализм. Но вполне реалистично полагать, что оптимальный вариант дальнейшего развития - конвергенция индивидуализма и коллективизма. При этом западный индивидуализм останется тем, что он есть, хоть и приобретет какие-то черты коллективизма. Ведь никому же не придет в голову считать дельфина рыбой, пусть даже он имеет плавники и рыбий хвост. Аналогичным образом коллективизм эволюционирует в сторону сближения его с индивидуализмом, не порывая с собственной сутью. Но развитие по типу конвергенции не означает нивелирования специфики противоположных ценностных ориентаций. Это следует специально подчеркнуть, потому что в литературе иногда выдвигаются идеи «среднего пути». Их сторонником является, например, И. Н. Степанова. (См.: Степанова И. Н. Индивидуализм и коллективизм как социокультурные механизмы формирования индивидов // Человек и его духовные ценности. Курган: Изд-во Курганского педагогического института, 1995. С.17). Как нам представляется, И. Н. Степанова недооценивает глубину различий между индивидуализмом и коллективизмом и соответственно между традиционным (коллективистским) и современным (индивидуалистическим) обществом. Такая недооценка особенно заметна в ее статье «Духовность человеческой индивидуальности». (Человек: индивидуалист и индивидуальность. Екатеринбург: Изд-во УрГЮА, 1995. С.56 - 62).

4.Конфессиональный и внеконфессиональный

аспекты понятия соборности.

Понятие «соборность» возникло в специфическом российском социально-культурном контексте. Оно было введено в идейный оборот А. С. Хомяковым, виднейшим представителем славянофильства. А. С. Хомяков считал, что основой всей русской жизни является православная церковь. Православная церковь, по его представлениям, - естественная форма и наисовершеннейшее выражение сокровенных начал русской души. Поэтому, описывая церковь, А. С. Хомяков излагал, в сущности, свое понятие русской души и русской жизни. «Церковь, - писал виднейший представитель славянофильства, - называется единою, святою, соборною (кафолическою и вселенскою) апостольскою, потому что она принадлежит миру, а не какой-нибудь местности, потому что ею святится все человечество и вся земля, а не один какой-нибудь народ или одна страна: потому что сущность ее состоит в согласии и единстве духа жизни всех ее членов...». (Хомяков А. С. Церковь одна. М.: 1991. С. 9). Итак, в понимании А. С. Хомякова, соборность есть принцип, безусловно превосходящий западный индивидуализм. Для русской жизни характерен дух согласия и братской любви, в то время как западная жизнь есть война всех против всех.

Развернутые суждения о соборности мы находим у С. Н. Булгакова. «Только в единении и освобождении от ограниченности своего «я» и исхождении от него дается истина, - писал С. Н. Булгаков. - Но это освобождение из своего «я» совершается не в метафизическую пустоту, но в полноту. Церковь как тело Христово, животворимое Духом Св., есть высшая истинная действительность в нас самих, которую мы обретаем для себя в своем церковном бытии». (Булгаков С. Н. Православие. М.: Terra-Terra, 1991. С. 151).

Автор подвергает критике искажение форм человеческой общности: «Противоположный полюс соборности как духовного единства составляет стадность как душевно-телесное единство. Противоположным же полюсом церковного многоединства, в котором личность возводится к высшей действительности, является коллектив, при котором личность, оставаясь сама в себе, вступает в соглашение с другими, которые имеет для нее принудительный характер, между тем как свободное единение в любви есть самое церковность». (Там же, С. 156).

Почвеннические идеалы и ценности активно отстаиваются и в наши дни. Так, настоящую оду русской соборности пропел Е. С. Троицкий. Он видит в соборности не только выражение наиболее глубоких начал русского национального духа, но и оптимальный путь решения внутренних (экономических, политических, нравственных) проблем. Более того, «Ценные интеллектуальные и нравственные предпосылки целостного, соборного подхода, дающее реальные возможности лечения многих нынешних недугов человечества действительно полезно было бы позаимствовать у Православия и отечественной философии, которые серьезно обогащают представления о сущности современного бытия». (Троицкий Е. C. Что такое русская соборность? М.: 1993. С. 65) .

Не станем вдаваться в вопрос о роли православия в русской культуре и русской истории. Для целей настоящего исследования достаточно констатировать, что понятие соборности неотделимо от русского православия, что оно является понятием, несущим на себе неустранимую печать конфессиональной принадлежности. С нашей точки зрения, это понятие двухслойно. Внешний его слой образован системой чисто конфессиональных ценностей. Хотя в истории русского православия встречались события, о которых его приверженцам не хотелось бы вспоминать, несомненно, что соборность действительно играла роль регулятивного принципа церковной жизни. Член Русской православной церкви без всякого внешнего принуждения подчиняется воле того целого, к которому он принадлежит. Свое собственное мнение, свою позицию, свой интерес он воспринимает как нечто неизмеримо более несовершенное, чем мнение, позицию и интерес Церкви. Он ищет не конфронтации, но единения; он не стремится утвердить собственные взгляды в качестве господствующих, наоборот, общие представления есть та стихия, в которой он черпает собственную мудрость. Индивид, чья жизненная позиция выражается в сознательном подчинении собственной воли, собственных взглядов и интересов общей церковной воле, не отгораживает себя от мира, но субъективно вовлечен в мир, включен в него. Только непосредственным окружением, через приобщение к которому осуществляется такое самораскрытие личности навстречу миру, является для него не производственный коллектив, а церковь.

Второй слой понятия «соборность» заключается в следующем. Член православной церкви является одновременно гражданином своей страны, субъектом великого множества социальных взаимодействий. И во всех этих взаимодействиях он, в силу привычки подчинять личный интерес общему, выступает не как индивидуалист, а как коллективист. И этот свой коллективизм он субъективно воспринимает как соборность; в таком мнении его укрепляют православно мыслящие философы, которые не могут представить себе, что можно подчиняться общей воле вне религиозного контекста. С нашей точки зрения, понятие «соборность» описывает в данном случае самый обычный коллективизм. Иначе говоря, соборность здесь является конфессиональной этикеткой внеконфессионального по своей сути явления. Внеконфессиональный коллективизм, надо заметить, предъявляет не столь суровые требования к индивиду, как соборность. Так, соборность включает в себя принцип полного единогласия при принятии решений. Об этой особенности соборности с огромным воодушевлением пишут как церковные, так и светские авторы. Так, митрополит Санкт-Петербургский и Ладожский Иоанн подчеркивает, что «Собор не может принять законного решения, поправ при этом мнение сколь угодно незначительного меньшинства несогласных». (Митрополит Санкт-Петербургский и Ладожский Иоанн. Русь соборная. Очерки христианской государственности. СПб.: Царское дело, 1995. С. 21). В. И. Беляев (отрекомендованный как «публицист, предприниматель») развивает мысль о противоположности соборности и партийности: «Если соборность строится на согласии и единении мнений, то партийность действует посредством арифметического перевеса голосов и образованием коалиций - шахматных комбинаций обособленных политических блоков». (Беляев В. И. Партийность как антипод соборности // Русская цивилизация и соборность. М., 1994. С. 148). И далее: «Партийность ставит на первое место политическую выгоду партии, опять же часто маскируясь под возвышенными лозунгами. Соборность, действуя на основе единения, прежде всего стремится к благу всего общества, которому она служит. Политической выгодой соборного учреждения является достижение общего, а не частичного благополучия». (Там же).

Вдохновенные певцы соборности усматривают в требовании полного единогласия проявление «братской любви и духа согласия». На наш взгляд, такая трактовка недиалектична, она не учитывает реальной сложности феномена. Другая его сторона - полное подчинение индивида общей воле. Когда за человеком остается право не согласиться с мнением большинства, он сохраняет определенную внутреннюю автономию, во всяком случае, ее возможность. Соборность такого права не оставляет и потому лишает личность самой надежды на проявление внутренней автономии. Таким образом, соборность, как и коллективизм, амбивалентна. И, следовательно, выбор соборности в качестве личного ориентира еще ничего не говорит о содержании жизненной стратегии личности. Соборность создает объективные предпосылки как для открытости навстречу миру, так и для отгороженности от него.

Есть два принципиальных вопроса, которые нельзя обойти вниманием при анализе соборности. Первый - обеспечивает ли она свободу индивида и, если обеспечивает, то в какой мере. Второй - является ли соборность реальным регулятором общественных отношений, или это только недостижимый идеал? Начиная с А. С. Хомякова, православные и тяготеющие к православию мыслители давали на оба этих вопроса безусловно положительный ответ. Но его не так просто согласовать с фактами истории. Как могло случиться, что Россия оказалась втянута в череду смут, восстаний, революций? Ссылки на «происки врагов» мало что объясняют, потому что вражеские происки не могут иметь успеха там, где для этого нет почвы. Общество для революции должно созреть. Только тогда, когда значительная часть населения воспринимает существующие порядки как тяжкие, невыносимые, грубо-несправедливые, массы способны отважиться на революционную борьбу за их изменение. Проще всего было бы объявить соборность идеологическим мифом. Никакой, мол, соборности, реально не существовало и не существует, а есть только классовая борьба. Но это было бы иллюзорным выходом из положения, - выходом, который лишает нас возможности понять нечто важное и существенное в русской цивилизации в сравнении с западной. На наш взгляд, дело обстоит следующим образом. Соборность - идеал, который, как всякий идеал, оказывает влияние на реальность. В жизнь она воплощается в неполном, несовершенном виде. В жизни проявляются не только позитивные, но и негативные аспекты соборности, о коих апологеты либо не подозревают, либо умалчивают. Да, соборность дает возможность индивиду ощутить себя свободным. Как отметил В. Н. Сагатовский, «в русских традициях свобода не противопоставляет человека (или общество, культуру) миру. Она сопряжена с соборностью. Собор - это храм. И мир предстает не как «конвейер» по переработке материалов для удовлетворения растущих потребностей и не как сцена, где выступают Единственные, но именно как храм. А в храме все родственно и свято. И человек в нем укоренен как органическая часть целого, а не «заброшен в чуждый хаос». (Сагатовский В. Н. Соборность и свобода (Понимание свободы в русской и западной культурах // Русская цивилизация и соборность. С. 169). Но соборность одновременно и ограничивает (то есть подавляет) свободу. В идеале она - сплошное благо, абсолютное добро. В реальности - и благо, и зло.

Коллективизм, спроецированный на российские реалии, кроме понятия «соборность», дает еще понятие «общинность». Для выделения этого последнего понятия имеются серьезные основания. Они связаны с тем, что сельская община, в результате действия объективных исторических причин, явилась матрицей всей социальной жизни России. Община - коллектив, но не только производственный. Социальные связи, сплачивающие членов сельской общины, многообразны и глубоки. Это и родственные связи, и отношения соседства. Существенное отличие общины от стандартного производственного коллектива, который сложился в советскую эпоху, - принудительность социальных связей. В советскую эпоху человек обладал известной свободой в выборе коллектива, в общине членом коллектива становились в силу самого факта рождения. Чем ярче выражен элемент внешнего принуждения, тем мощней должен быть импульс, идущий изнутри личности, чтобы воспринимать социальную целостность в качестве своей. Поэтому принятие ценностей общинности предполагает большую в сравнении с коллективизмом степень личностной активности (не в смысле внешнего проявления, а в смысле усилия над собой). Потому-то эрозия ценностей коллективизма - дело относительно более легкое, чем разрушение общинных начал. Это предположение позволяет объяснить исключительную устойчивость русской общины, которую не удалось сокрушить ни Столыпину, ни его современным последователям. Разумеется, при объяснении устойчивости общины нельзя игнорировать и специфику условий, в которых протекала и продолжает протекать жизнедеятельность россиян. Здесь имеются в виду, прежде всего, природно-климатические факторы, их исключительная суровость.

Общая логика нашего подхода заставляет сделать вывод, что общинность, подобно коллективизму и соборности, содержит в себе разнонаправленные тенденции и, следовательно, создает предпосылки (точнее говоря, задает рамки) для диаметрально противоположных жизненных стратегий личности. Весь вопрос в том, воспринимает ли личность границу, отделяющую общину от ее внешнего окружения, как забор, который отгораживает человека от «большого» мира. Если да, если эта граница переживается как граница Вселенной, то имеет место факт субъективного отпадения личности от мира. Если Вселенная ощущается как большая община, то это уже совершенно иная жизненная позиция.

Итак, с нашей точки зрения, социальная общность, в рамках которой живет и действует человек, будь то производственный коллектив, церковь (возвышенно трактуемая как собор), традиционная община предоставляют для личности объективные возможности духовного самоопределения как в модусе духовности, так и в модусе бездуховности.

Индивидуализм и коллективизм

Очень чутко коммунистический коллектив реагирует на явление, противоположное его естественной форме поведения, психологии и идеологии, - на индивидуализм. Этому явлению уделено много внимания в книге «Желтый дом». Здесь я ограничусь лишь краткими замечаниями.

Индивидуализм и коллективизм суть особые типы поведения, психологии и соответствующей им идеологии. С поведенческой точки зрения индивидуалист предпочитает действовать в одиночку, независимо от других людей. Не следует это смешивать со стремлением к привилегированному положению. Индивидуалист готов поступиться привилегиями и выполнять более тяжелую и менее доходную деятельность, если она дает ему какую-то независимость от деятельности других людей. Коллективист же предпочитает действовать в группе, в контакте с другими людьми, делающими с ним одно единое дело. Индивидуалист избегает сборищ, стремится выделиться из толпы. Коллективист стремится к сборищам, стремится примкнуть к группам, кастам, париям, толпе. В массе людей ведет себя по законам массы, не выделяясь из нее. Не следует это смешивать с такими явлениями, как стремление к карьере или отсутствие такового, стремление к лидерству или отсутствие такового. Коллективист даже более склонен к возвышению над окружающими, к лидерству, к карьере, чем индивидуалист, ибо для него это есть его поведение и роль в коллективе, а для индивидуалиста это есть лишь средство отделиться от коллектива. Индивидуалист стремится пробиваться в жизни за счет индивидуальных способностей и личного труда, т.е. лично. Коллективист же пробивается вместе с коллективом, за счет коллектива, за счет своей роли в коллективе.

С психологической точки зрения индивидуализм и коллективизм не следует смешивать с эгоизмом, эгоцентризмом, альтруизмом, мизантропией, общительностью, замкнутостью и прочими качествами того же рода. Коллективист может быть эгоистом и эгоцентристом, ненавидеть людей, быть замкнутым. Индивидуалист может быть общительным, может любить людей, может избегать привлечения к себе внимания. Коллективист может быть шкурником, может предавать свой коллектив за свои мелкие выгоды. Он не обязательно на самом деле ставит интересы коллектива выше своих личных. Индивидуалист может быть преданным коллективу, может жертвовать своими интересами ради коллектива. Дело тут совсем не в этом. Индивидуалист психологически самодостаточен. Он ощущает себя как целостную и суверенную личность, независимо от своей социальной позиции.

С идеологической точки зрения индивидуалист воспринимает себя как существо, имеющее самодовлеющую ценность и автономное. И в других людях индивидуалист признает такие же суверенные существа. И даже к коллективу, в котором вынужден вращаться индивидуалист, он относится как к равноправному существу. Он отвергает принцип «Интересы коллектива выше интересов личности». Он принимает принцип «Интересы членов коллектива по отдельности и коллектива в целом равноценны». Коллективист же воспринимает себя как функцию суверенного целого - коллектива, принимает принцип «Интересы коллектива выше интересов личности». Индивидуализм есть самая высокая оценка личностного начала в обществе, коллективизм - самая низкая. Они различаются не по отношению к коллективному началу в обществе, а исключительно к личностному. Для коллективизма ссылки на важность коллективного начала в обществе есть лишь аргумент в споре и материал для самооправдания. Для индивидуалиста человеческое общество есть объединение полноценных и суверенных «я», а для коллективиста лишь само объединение есть «я», лишь «мы» есть «я». Активный индивидуалист стремится быть единственным и неповторимым среди равных; активный коллективист стремится занизить себе подобных, возвыситься над ними и стать первым.

Коллективизм делает индивида более приспособленным к сложным условиям современного общества, чем индивидуализм. Коллективист гибче, подвижнее, изворотливее, чем индивидуалист. А когда речь идет об обществе коммунистическом или об островках коммунизма в других обществах, то коллективизм оказывается максимально адекватным самим основам общества. Поэтому общество здесь специально культивирует коллективистов. Индивиды, которые в иных условиях могли бы стать индивидуалистами в силу природных задатков, подгоняются под общую норму, подобно тому, как прирожденные левши принуждаются быть правшами. Общество стремится помешать появлению индивидуалистов. Но они все-таки появляются. Почему? Отчасти - по недосмотру со стороны окружения. А главным образом благодаря тому, что в обществе постоянно сохраняются виды деятельности, с которыми хорошо справляются лишь индивидуалисты. Это главным образом суть виды творческой деятельности, в которых коллектив в принципе или фактически в данных обстоятельствах не способен заменить отдельного человека, в которых коллектив не имеет никаких преимуществ перед индивидом. Но положение уцелевших и даже преуспевших индивидуалистов в подавляющем большинстве случаев драматично. Выполнение упомянутых видов деятельности создает угрозу возвышения индивида над прочими смертными не по законам данного общества, а вопреки им, что создает соблазнительные образцы. Он есть угроза порчи самого вещества общества, т.е. человеческого материала, образующего это общество. И поэтому общество стремится уничтожить вообще или свести к минимуму такие виды деятельности, создать в них стандартную коллективистскую обстановку, первыми жертвами которой становятся индивидуалисты.

Конечно, коммунистический коллективизм имеет и свои достоинства. Он разрушает личностную «оболочку» индивидов, обрекающую их на духовное одиночество, и сливает людей в некое духовное единство. Но что из себя представляет это средство излечения людей от одиночества?!! Оно подобно грязной коммунальной московской квартире довоенного времени, в которой ютится пять или более семей, вечно враждующих между собою и вечно впадающих в слезливо-дружеское состояние.

Из книги Идеи на миллион, если повезет - на два автора Бочарский Константин

Решения: 1/здоровый индивидуализм Андрей Бобров, руководитель отдела стратегического планирования и маркетинговой аналитики компании «Наяда», МоскваКак видно из кейса, в компании рассчитывали благодаря рознице увеличить обороты и таким образом компенсировать свои

Из книги Как жить в Западной Европе автора Зубцов Сергей Васильевич

Из книги Критика нечистого разума автора Силаев Александр Юрьевич

Коллективизм по нужде Ставка на «воспитание индивидуальности» парадоксально приводит к коллективизму. Что значит вообще - индивидуальный подход? А это значит развивать то, что лучше всегда развивается. Играешь в баскетбол - играй, читаешь книги - читай, лезешь в

Из книги Нашей юности полет автора Зиновьев Александр Александрович

Коллективизм Назову еще один важнейший результат революции, привлекший на сторону нового общества широкие народные массы: образование коллективов, благодаря которым люди приобщились к публичной социальной жизни и ощутили заботу общества. Условия жизни и работы людей