Двое авантюристов - рассказчик Сэм и Билл Дрисколл - уже кое-что заработали, и теперь им нужно ещё немного, чтобы пуститься в спекуляции земельными участками. Они решают похитить сына одного из самых зажиточных жителей маленького городка в штате Алабама полковника Эбенезера Дорсетта. Герои не сомневаются, что папаша преспокойно выложит за любимое чадо две тысячи долларов. Улучив момент, друзья нападают на мальчишку и, хотя тот «дрался, как бурый медведь среднего веса», увозят его на повозке в горы, где прячут в пещере. Впрочем, мальчишка с восторгом относится к своему новому положению и вовсе не хочет домой. Себя он объявляет вождём краснокожих, Билла - старым охотником Хэнком, пленником грозного индейца, а Сэм получает прозвище Змеиный Глаз. Ребёнок обещает снять с Билла скальп, и, как затем выясняется, слова у него не расходятся с делом. На рассвете Сэм просыпается от диких воплей. Он видит, что на Билле верхом сидит мальчишка и пытается ножиком, которым они резали грудинку, снять с него скальп. У Билла возникают первые сомнения, что кто-либо в здравом уме пожелает платить деньги за возвращение такого сокровища. Впрочем, отправившись на разведку, Сэм и впрямь не замечает в доме Дорсеттов признаков беспокойства.

Между тем обстановка в лагере накаляется, и видавшие виды жулики оказываются беспомощными перед выходками своего пленника, отлично вошедшего в роль вождя краснокожих. По настоянию Билла, на плечи которого ложится основной груз забот по охране пленника, выкуп снижается до полутора тысяч. После чего Сэм отправляется с письмом к ближайшему почтовому ящику, а Билл остаётся стеречь ребёнка.

По возвращении Сэм узнает, что Билл не вытерпел испытаний и отправил мальчишку домой. «Я проскакал все девяносто миль до заставы, ни дюймом меньше. А потом, когда поселенцы были спасены, мне дали овса. Песок - неважная замена овсу. А потом я битый час должен был объяснять, почему в дырках пустота, зачем дорога идёт в обе стороны и отчего трава зелёная». Билл признает свою вину перед партнёром, но уверяет того, что, если бы ребёнок остался, его, Билла, нужно было бы отправлять в сумасшедший дом. Но счастье Билла кратковременно. Сэм просит его обернуться, и за своей спиной его приятель обнаруживает вождя краснокожих. Однако дело близится к развязке. Полковник Дорсетт полагает, что похитители запросили лишнего. Со своей стороны он делает встречное предложение. За двести пятьдесят долларов он готов взять сына обратно. Он лишь просит привести ребёнка под покровом темноты, так как соседи надеются, что он пропал, и отец не ручается за то, что они могут сделать с теми, кто приведёт его обратно. Сэм возмущён, но Билл умоляет его согласиться с щедрым предложением полковника Дорсетта («он не только джентльмен, он ещё и расточитель»).

Ровно в полночь Сэм и Билл сдают отцу обманом приведённого домой мальчишку. Поняв, что его надули, тот вцепляется мёртвой хваткой в ногу Билла, и отец отдирает его, «как липкий пластырь». На вопрос, как долго сможет полковник продержать ребёнка, Дорсетт говорит, что силы у него уже не те, но за десять минут он ручается. «В десять минут, - говорит Билл, - я пересеку Центральные, Южные и Среднезападные Штаты и успею добежать до канадской границы».

Текущая страница: 1 (всего у книги 13 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

О. Генри
Вождь краснокожих

© Книжный Клуб «Клуб Семейного Досуга», издание на русском языке, 2013

© Книжный Клуб «Клуб Семейного Досуга», художественное оформление, 2013

* * *

Арестант № 34 627

История мировой литературы знает не так уж много имен подлинных мастеров короткого рассказа. Среди них такие прославленные имена, как Антон Чехов, Акутагава Рюноскэ, Орасио Кирога, Стивен Кинг, сюда же с полным правом причисляют и Уильяма Сидни Портера, избравшего для себя литературный псевдоним О. Генри (1862–1910).

Короткий рассказ – это вовсе не малозначительный литературный жанр, наоборот: многие авторы пробовали себя в нем, но мало кому удавалось добиться успеха. Несколько страничек, вмещающие в себя коллизии целой жизни, с выпукло очерченными героями и яркими характерами, с тонким юмором и глубокими чувствами, полные неожиданностей и сюжетного остроумия, – это «высший пилотаж» литературы, отточенное мастерство, точная и правдивая передача реальности, простота и блеск стиля, что называется, «в одном флаконе».

Что касается знания жизни, то Биллу Портеру его было не занимать. За неполные 48 лет, насыщенных драматическими событиями, он повидал и пережил все, что судьба могла уготовить человеку из низов в Америке конца XIX в. Осиротевший в три года, он воспитывался под опекой тетки по отцу, учился, чтобы стать фармацевтом, и одновременно работал в аптеке, которой владел его дядя. А спустя несколько лет будущий писатель отправился в Техас, где перепробовал множество профессий и занятий: работал на ранчо, служил в земельном управлении, был кассиром и счетоводом в банке. В 1894 г. Портер начал издавать в техасском городе Остин юмористический еженедельник «Роллинг Стоун», почти полностью заполняя его страницы собственными очерками, миниатюрами, шутками, стихами и даже рисунками. Журнал просуществовал всего год, а затем произошло событие, которое коренным образом изменило жизнь его издателя.

В банке, где по-прежнему работал Билли Портер, обнаружилась недостача. Дело было накануне ревизии, и искать подлинного виновника было уже некогда. Стало ясно, что всю вину возложат на кассира. Билли не стал дожидаться обвинений и предпочел скрыться, оставив в Остине молодую жену. Сначала он переезжал из города в город, прячась под вымышленными именами, а затем махнул через мексиканскую границу.

Так начались его скитания по Центральной и Южной Америке, где Портер оказался среди янки-авантюристов, промышлявших различными сомнительными способами среди доверчивых туземцев. В 1898 г. его догнало известие о тяжелой болезни жены, и он без промедления вернулся в США. К несчастью, жена уже умерла, и не успел умолкнуть голос священника, который вел заупокойную службу, как Портер был арестован, осужден и препровожден в тюрьму города Коламбус (штат Огайо), где и провел следующие три года как заключенный № 34 627.

В тюрьме Уильям Портер работал в лазарете и тюремной аптеке, тогда же он начал писать рассказы – совсем иного содержания, чем те, что когда-то печатались в его журнале: тонкие, пронизанные грустной иронией, с неожиданными развязками. Их героями стали те, с кем он жил бок о бок, – люди американского дна, бродяги, жулики, мошенники и мелкие гангстеры. Первый из этих рассказов – «Рождественский подарок Дика-Свистуна» – был опубликован в популярном журнале «Мак-Клюрз Мэгезин» в 1899 г. под псевдонимом О. Генри. Подлинное имя автора осталось неизвестным редакции, а гонорар за рассказ, полученный заключенным, был истрачен на рождественский подарок его единственной дочери, воспитывавшейся у дальних родственников.

Однако судьба готовила писателю новый сюрприз – на сей раз куда более приятный. Читатели заметили нового автора, и уже к моменту выхода на волю таинственный О. Генри, присылавший свои рассказы в редакции через третьих лиц, пользовался известностью, а издатели буквально охотились за ним. Но еще в течение двух лет он оставался в тени и лишь в 1903 г. приехал в Нью-Йорк, где один из крупных журналов предложил ему контракт – писать по рассказу в неделю.

Так перестал существовать арестант № 34 627, он же Уильям Сидни Портер, и родился выдающийся американский писатель О. Генри.

Его литературное наследие составляет 18 томов – это 273 рассказа и роман «Короли и капуста». Незадолго до смерти от тяжелой болезни сам О. Генри утверждал: «Все, что я писал до сих пор, это просто баловство, проба пера, по сравнению с тем, что я напишу через год». И эта самооценка оказалась совершенно неверной: свое исключительное место в истории литературы начала XX в. писатель занял как блистательный мастер «малого» жанра, создатель уникальных сюжетов, великолепных диалогов и неожиданных финалов, в которых зазвучали голоса всей Америки – от миллионеров и политиков до прачек, мелких спекулянтов и клерков. Но главное в этих рассказах даже не сюжеты, а теплота и подлинная человечность, которые чувствуются буквально в каждой строчке, вышедшей из-под его пера.


Из сборника «Благородный жулик»

Персональный магнетизм

Джефф Питерс владел самыми разнообразными способами добывания денег. Их у него имелось примерно столько же, сколько в Южной Каролине рецептов блюд из риса.

Мне нравилось слушать его рассказы о тех временах, когда он был молод, торговал вразнос мазями от ревматизма и порошками от кашля, голодал и порой ставил на кон последний медяк, чтобы сыграть в кости с судьбой.

– Заявился я как-то в поселок Фишермен Хилл в Арканзасе, – рассказывал он. – Были на мне штаны из оленьей замши, мокасины, длинные волосы, а на пальце – перстень с брильянтом размером с лесной орех, который я получил от одного актера в Тексаркане в обмен на перочинный ножик.

В ту пору я звался доктором Вуф-Ху, знаменитым индейским знахарем и целителем, и в руках у меня не было ничего стоящего, кроме одного снадобья – «Воскрешающей настойки». Состояла она из трав, будто бы открытых супругой вождя племени чокто по имени Та-ква-ла. Красавица собирала зелень, чтобы украсить традиционное блюдо, подаваемое во время праздника Кукурузы, – и наткнулась на эту траву.

В городишке, где я побывал до того, дела шли хуже некуда: у меня оставалось каких-то пять долларов. Поэтому, прибыв в Фишермен Хилл, я отправился в аптеку и взял взаймы сотню склянок. Этикетки и прочие припасы лежали у меня в чемодане. Я снял номер в гостинице, где имелись раковина и кран, и вскоре склянки с «Воскрешающей настойкой» начали выстраиваться передо мной на столе. Жизнь снова показалась мне вполне приемлемой.

Жульничество? Ни в коем случае, сэр. Ведь там была не только вода. Я честно добавил в нее хинина на два доллара и на десять центов безвредного красителя. Спустя много лет, когда я снова побывал в тех краях, люди досаждали мне просьбами продать им еще порцию-другую волшебного средства.

Ближе к вечеру я раздобыл тележку, выкатил ее на Мэйн-стрит и приступил к торговле. Надо вам знать, сэр, что Фишермен Хилл расположен в болотистой и крайне нездоровой местности. Оттого и настойка моя шла бойко, как сэндвичи с ветчиной на вегетарианском обеде. Я успел распродать дюжины две склянок по полдоллара за штуку, как вдруг почувствовал, что кто-то тянет меня сзади за полу.

Мне ли не знать, что это означает! Недолго думая, я сунул бумажку в пять долларов в лапу субъекту с серебряной звездой на груди.

– Шериф1
Должностное лицо в США, выполняющее административные и отдельные судебные функции. (Здесь и далее прим. ред .)

, – говорю, – чудный нынче выдался вечерок!

А он в ответ:

– Имеется ли у вас патент городских властей на право продажи отравы, которую вы нахально зовете лекарством?

– Нет, разумеется, – говорю я, – так ведь я и не знал, что это город. Раз так – завтра же позабочусь о патенте.

– Ну а пока я вынужден прикрыть вашу коммерцию, – заявляет полисмен.

Я свернул торговлю, а по возвращении в гостиницу рассказал ее хозяину о том, что случилось.

– Да уж, – говорит он. – Тут у нас развернуться вам не дадут. А знаете почему? Зять мэра доктор Хэскинс – единственный врач на весь город, и мэр не допустит, чтобы какой-то самозванец отбивал у него пациентов.

– Так ведь я же не занимаюсь медициной, – говорю. – У меня разрешение от правительства штата на розничную торговлю, а когда местные власти требуют особый патент, я просто плачу за него, и все.

Наутро я отправляюсь в офис мэра, но мне говорят, что он еще не появлялся и когда появится – совершенно неизвестно. Так что доктору Вуф-Ху приходится снова вернуться в гостиницу, усесться поудобнее, раскурить сигару и ждать.

Вскоре подсаживается ко мне молодой человек приятной наружности в синем галстуке и живо интересуется, который час.

– Половина одиннадцатого, – отвечаю, – а вы – Энди Таккер. Мне известны кое-какие из ваших делишек. Например, «Универсальная посылка Купидона», которой вы пробавлялись на Юге. Дайте припомнить, что там было… Ага, кольцо для помолвки с перуанским брильянтом, обручальное кольцо, терка для картофеля, флакон успокаивающих капель и портрет Дороти Вернон2
Героиня одноименного фильма с участием Мэри Пикфорд.

Все вместе – полдоллара.

Энди был польщен. Талантливый мошенник, он относился к своему ремеслу с уважением и ограничивался тремястами процентами чистой прибыли. Ему не раз предлагали перейти на контрабанду или торговлю наркотиками, но еще никому не удавалось сбить его с толку.

Мне как раз требовался компаньон. Мы переговорили и быстро пришли к решению поработать в паре. Я поведал о положении дел в Фишермен Хилл и о трудностях в торговой политике ввиду вторжения в нее местной касторки.

Энди прибыл с утренним поездом и еще не успел толком осмотреться. Его дела тоже шли не блестяще, оттого он и намеревался начать здесь сбор пожертвований на постройку нового броненосца в городе Эврика-Спрингс, который, как хорошо всем известно, расположен в пятистах милях от ближайшего побережья. Словом, нам было о чем серьезно потолковать, и мы отправились прогуляться…

На следующий день в одиннадцать утра, когда я сидел в номере, ломая голову, как подступиться к городским властям, является ко мне какой-то чернокожий с просьбой, чтобы знаменитый индейский доктор пожаловал к судье Бэнксу – тот внезапно тяжело захворал. Заодно выясняется, что мистер Бэнкс не только судья, но и исполняет обязанности мэра.

– Я не доктор, – отвечаю я этому дядюшке Тому, – почему бы вам не позвать настоящего доктора?

– Ах, сэр, – гнет свое чернокожий, – доктор Хэскинс уехал из города за двадцать миль3
Единица длины, распространенная в США и равная 1,609 км.

… его вызвали к больному. Другого врача здесь нет, а судья Бэнкс плох, очень плох… Пожалуйста, не отказывайтесь, а не то не сносить мне головы.

– Как добрый христианин, я, пожалуй, готов повидаться с мистером Бэнксом, – говорю я, кладу в карман флакон «Воскрешающей настойки» и направляюсь к особняку мэра. Отличный дом: мансарда, черепичная кровля, сад и две чугунные собаки на лужайке перед входом.

Мэра Бэнкса я застаю в постели; из-под простыни торчат только растрепанные бакенбарды да пятки. При этом он издает такие звуки, что, будь это в Сан-Франциско, я бы решил, что снова началось землетрясение. У постели больного топчется молодой человек с чашкой воды в руках.

– Доктор, – лепечет мэр, – я невыносимо страдаю… Часы мои сочтены. Не могли бы вы хоть чем-нибудь облегчить мои мучения?



– Сэр, – говорю, – я не могу назвать себя верным учеником Гиппократа. Я не изучал медицину в университете и пришел просто как человек к человеку выразить сочувствие.

– Я глубоко признателен вам, – отвечает больной. – Доктор Вуф-Ху, это мой племянник, мистер Бидл… Он пытался помочь мне, но безуспешно. О Господи! А-а-а!.. – внезапно завопил он.

Кивнув мистеру Бидлу, я присаживаюсь и пытаюсь нащупать пульс больного.

– Позвольте взглянуть на ваш язык, – говорю я ему, а затем оттягиваю веко и обстоятельно исследую глазное яблоко. – Когда это началось? – спрашиваю сурово.

– Меня схватило… ох, ох… вчера вечером, – отвечает мэр. – Дайте же мне наконец чего-нибудь, доктор, спасите ближнего!

– Мистер Фидл, – говорю я, – приподнимите-ка штору на окне!

– Не Фидл, а Бидл, – поправляет меня молодой человек.

– Сэр, – говорю я, приложив ухо к спине больного и якобы прислушиваясь, – вы подхватили крайне серьезное супервоспаление клавикулы эпикордиала.

– Господи праведный! – стонет он, – нельзя ли что-нибудь втереть, вправить или вообще что-нибудь?

Я беру шляпу, разворачиваюсь и направляюсь к выходу.

– Только из сострадания к ближнему, – встревает этот Бидл, – вы не должны покидать больного, доктор Хуа-Хо…

– Вуф-Ху, – поправляю я, возвратившись к больному.

– Мистер Бэнкс, – говорю, – у вас остался один шанс. Лекарства уже не помогут. Но существует сила, которая стоит всех аптекарских снадобий вместе взятых, хотя ее использование обходится недешево.

– Что же это за сила? – спрашивает он.

– Пролегомены4
Рассуждения, формулирующие исходное понятие.

Науки, – отвечаю я. – Победа разума над лакрицей и сарсапариллой5
Растения, используемые в медицине.

Твердая вера в то, что болезни и страдания существуют только в нашем воображении, а вернее – в нашем подсознании! И я могу вам это продемонстрировать!

– О каких таких пролегоменах вы толкуете, доктор? – хрипит мэр. – Вы, случайно, не анархист?

– Я говорю о великой доктрине психического воздействия, о самом передовом методе лечения всех болезней – от абсурда до менингита, о поразительном явлении, известном как персональный магнетизм.

– И вы, значит, способны это проделать, доктор? – спрашивает мистер Бэнкс.

– Я один из членов синедриона6
В Древней Иудее высшее религиозное учреждение, а также высший судебный орган.

Внутреннего Храма, – говорю я. – Хромые начинают говорить, а слепые ходить, как только я начинаю свои пассы7
Однообразные медленные движения руками над лицом больного при введении его в состояние гипноза.

Я – известный медиум и гипнотизер. На сеансах в Анн-Арбор только при моем посредстве покойный председатель тамошнего акционерного общества «Лесоторговля Морли» мог возвращаться на Землю для бесед со своей сестрой Джейн. И хотя в настоящее время я продаю лекарства для бедных и не занимаюсь магнетической практикой, на то есть причина: я не желаю унижать свое высокое искусство грошовой оплатой – много ли возьмешь с бедноты!

– Возьметесь ли вы вылечить меня магнетизмом? – спрашивает мэр.

– Сэр, – говорю я, – повсюду, где мне случается бывать, я сталкиваюсь с затруднениями со стороны официальной медицины. Поэтому я не занимаюсь практикой, но ради спасения человеческой жизни… Пожалуй, я рискну, но при одном условии: вы, как мэр, не станете обращать внимания на отсутствие у меня патента.

– О чем речь! – говорит он. – Только приступайте поскорее, доктор. Я чувствую, как снова начинается приступ жестоких болей!

– Мой гонорар составляет двести пятьдесят долларов, – говорю я, – излечение потребует двух сеансов.

– Отлично, – говорит мэр, – я готов заплатить. Моя жизнь стоит этих денег.

Я снова сел у изголовья кровати и принялся сверлить его взглядом.

– А сейчас, сэр, – сказал я, – постарайтесь отвлечься от вашей болезни. Вы совершенно здоровы. У вас нет ни сердца, ни суставов, ни желудка, ни печени – буквально ничего. Вы не испытываете ни малейшей боли. Признайтесь – ведь вы ошибались, считая себя больным. И вот боль, которой вы никогда не испытывали, улетучивается из вашего тела.

– Черт возьми, доктор, мне и в самом деле как будто легче, – говорит мэр. – Прошу вас – продолжайте врать, будто я здоров и у меня нет никакой опухоли в левом боку. Похоже, еще немного, и меня можно будет приподнять в постели и подавать завтрак.

Я, как сумел, сделал еще несколько магнетических пассов.

– Вот, – говорю, – воспаление пошло на убыль. И отек правой лопасти перигелия8
Ближайшая к Солнцу точка орбиты планеты.

Заметно уменьшился… Теперь вас клонит ко сну. Ваши глаза слипаются. Течение болезни временно прервано. Спать!..

Тут мэр закатывает глаза, опускает веки и начинает храпеть.

– Обратите внимание, мистер Тидл, – говорю я, – на что способна современная наука.

– Бидл, – поправляет меня он. – Когда же состоится второй сеанс для окончательного исцеления дядюшки, доктор Ху-Пу?

– Вуф-Ху, – в свою очередь поправляю я. – Завтра в одиннадцать утра. Когда мистер Бэнкс проснется, дайте ему выпить восемь капель скипидара на стакан воды и два фунта9
Единица массы, в США равна 453 г.

Доброго бифштекса.

С этим я и откланялся.

На следующее утро я прибыл точно в назначенное время.

– Ну, что, мистер Ридл, – осведомился я по пути в спальню, – как себя чувствует ваш дядюшка?

– Мне кажется, ему заметно полегчало, – отвечает молодой человек.

И действительно, цвет лица и пульс у мистера Бэнкса оказались в полном порядке. Я провел второй сеанс, после которого он объявил, что боли окончательно улетучились.

– Превосходно, – говорю я, – теперь вам следует денек-другой провести в постели, и вы будете полностью здоровы. Вам повезло, что я оказался в Фишермен Холл именно в это время, так как никакие средства, применяемые официальной медициной, уже не смогли бы вас спасти. Теперь же, когда окончательно доказано, что ваша болезнь – всего лишь результат самовнушения и не больше, поговорим о более приятных вещах – например, о моем гонораре. Сразу предупреждаю: чеки я не принимаю, только наличные.

– Разумеется, – мэр извлекает из-под подушки бумажник, отсчитывает пять пятидесятидолларовых бумажек, однако продолжает держать их в руке. – Бидл, – говорит он, – возьмите у доктора расписку в получении.

Я царапаю расписку, и мэр вручает мне деньги, которые я прячу в потайной карман.

– А теперь делайте свое дело, сержант, – произносит мэр, ухмыляясь, как вполне здоровый.

И мистер Бидл опускает руку мне на плечо:

– Вы арестованы, доктор Вуф-Ху, он же Джефф Питерс, – говорит он, – за незаконные занятия медициной в соответствии с законами этой страны.

– Кто вы такой? – потрясенно спрашиваю я.

– Я вам сейчас сообщу, – говорит мэр, усаживаясь на кровати без посторонней помощи. – Мистер Бидл – сыщик, работающий на Медицинское общество штата. Он шел по вашему следу в пяти округах и явился ко мне третьего дня с просьбой о помощи. Мы вместе разработали план, как взять вас с поличным. Думаю, отныне ваша шарлатанская практика в наших краях закончилась раз и навсегда, мистер проходимец. Ха! Какую бы болезнь вы ни нашли у меня, это точно не размягчение мозга!

– Вот оно что! – говорю я. – Значит, сыщик?

– Так точно, – отвечает Бидл. – И моя обязанность – без промедления сдать вас шерифу округа.

– Ну, это еще как сказать! – тут я хватаю этого Бидла за горло и едва не выбрасываю из окна.

Он, однако, выхватывает револьвер, сует ствол мне под челюсть, и мне ничего не остается, как угомониться. Затем он защелкивает на моих запястьях наручники, обыскивает меня и извлекает из моего потайного кармана только что полученные деньги.

– Свидетельствую, – заявляет он, – что это те самые банкноты, номера которых мы с вами переписали, мистер Бэнкс. Я передам их шерифу, и он немедленно пришлет вам расписку. Они будут фигурировать в суде в качестве вещественного доказательства.

– Не возражаю, мистер Бидл, – ухмыляется мэр. – А вы, доктор Вуф-Ху, почему не воспользуетесь своим персональным магнетизмом, чтобы избавиться от наручников?

– Пошли, сержант, – говорю я, не теряя достоинства. – Делать, видно, нечего.

А уже в дверях поворачиваюсь к мистеру Бэнксу и, потрясая закованными руками перед собой, произношу:

– Что бы вы там ни говорили, сэр, а близко то время, когда вы сами убедитесь, что персональный магнетизм – огромная сила. Вы даже не представляете, насколько огромная. И она, так или иначе, победит.

Чистая, между прочим, правда, – магнетизм победил. Как только мы вышли за ворота, я говорю сыщику:

– А теперь, Энди, сними-ка с меня эти железяки, а то на нас прохожие таращатся…

Ну да, конечно, это был ни кто иной, как Энди Таккер. И весь этот спектакль был его изобретением.

Вот так мы и раздобыли деньжат на развитие совместного бизнеса.

Трест, который лопнул

– Н-да, всякий трест имеет слабое место… – однажды задумчиво заметил Джефф Питерс.

– Довольно бессмысленное утверждение, – отозвался я, – вроде того, как сказать: «Все полисмены носят фуражки».

– Ничего подобного, – возмутился Джефф. – Между полисменом и трестом нет никакого сходства. То, что я сказал, – это, в каком-то смысле, квинтэссенция10
Самое главное, важное, наиболее существенное.

А суть ее в том, что трест хоть и похож на яйцо, но в то же время и не похож. Когда хочешь разбить яйцо, бьешь снаружи. А трест… его можно разрушить только изнутри. Сидишь себе мирно, а тем временем птенчик раз – и вдребезги разнесет всю скорлупу! Да, сэр, каждый трест носит в себе семена собственной гибели – как тот член республиканской партии, который решится выставить свою кандидатуру в губернаторы Техаса…

Я в шутку поинтересовался, не доводилось ли Джеффу на протяжении его пестрой, полосатой и клетчатой карьеры возглавлять предприятие, которое могло бы назваться трестом. И, к моему удивлению, он не отрекся от столь тяжкого греха.

– Только однажды, – с горечью признал он. – И еще никогда печать штата Нью-Джерси не скрепляла документ, который позволял бы более законным способом грабить ближних. Все было нам на руку – время, вода, ветер, полиция, полная монополия на ценный продукт, крайне необходимый потребителям. При этом ни один борец с монополизмом не сумел бы найти в нашей затее ни малейшего изъяна. В сравнении с ним нефтяные делишки Рокфеллера могли показаться керосиновой лавчонкой в захолустье. И все-таки мы обанкротились.

– Какие-нибудь неожиданные препятствия? – поинтересовался я.

– Нет, сэр. Все случилось именно так, как я уже сказал… Мы сами себя погубили. Чистой воды самоликвидация. Яблочко оказалось с гнильцой.

Я ведь уже рассказывал, что мы несколько лет подряд работали вместе с Энди Таккером. А он был мастер на всякие ухищрения и каждый доллар в руке у кого бы то ни было воспринимал как личное оскорбление, если не мог им завладеть. Вдобавок Энди имел образование, и полезных сведений в голове у него скопилась прорва. Он мог часами говорить на любую тему хоть с университетской кафедры. И не существовало такой аферы и мошенничества, которые он бы не испробовал. Взять хотя бы его лекции о Палестине, которые Энди сопровождал демонстрацией снимков съезда закройщиков в Атлантик-Сити. Или поставки в Коннектикут целого океана поддельного спирта, добытого якобы из мускатных орехов…

Словом, однажды весной нам с Энди случилось побывать в Мексике, потому что один бизнесмен из Филадельфии заплатил нам две с половиной тысячи долларов за половину акций11
Ценная бумага, дающая право на получение части прибыли акционерного общества и на участие в управлении им.

Серебряного рудника в Чиуауа… Да нет, рудник-то и в самом деле существовал, с этим все было в порядке. Вторая половина акций стоила как минимум двести или триста тысяч долларов, да только я и по сей день не знаю, кому на самом деле принадлежал тот рудник.

На обратном пути, уже в Соединенных Штатах, мы с Энди застряли в одном городишке в Техасе, на берегу Рио-Гранде. Назывался он Бердстаун, то есть Птичий Город, но обитали там далеко не птицы небесные. Две тысячи душ, в основной массе мужчины. Иные из них занимались скотом, иные – резались в карты, иные барышничали лошадьми, ну а прочие подрабатывали контрабандой. Мы поселились в гостинице, которая представляла собой нечто среднее между книжным шкафом и дырявой оранжереей, и едва устроились в номере, как хлынул дождь. Словно кто-то там, наверху, отвернул все краны.

Мы с Энди люди в общем-то непьющие, но в городе было три салуна, и все его жители день-деньской и добрую половину ночи перемещались в этом заколдованном треугольнике. Так что каждый здесь хорошо знал, как распорядиться своими деньгами.

На третий день дождь как будто начал стихать, и мы с Энди выбрались за город полюбоваться природой. Бердстаун лежит между Рио-Гранде и широкой ложбиной, по которой раньше протекала река. И теперь, когда река вздулась от дождей и, казалось, вот-вот выйдет из берегов, дамба, отделявшая ее от старого русла, держалась на честном слове.

Энди долго разглядывал эту дамбу. Все-таки у этого человека был живой ум. А потом, не сходя с того места, он выдал гениальную идею. Тут-то мы и основали трест, а потом вернулись в город и взялись за дело.

Для начала мы отправились в самый просторный салун, который назывался «Блю Снейк», и купили его с потрохами. Это обошлось нам в тысячу двести долларов. Потом заглянули в бар мексиканца Джо, потолковали о погоде и приобрели его за пятьсот. Третий нам уступили всего за четыреста.

Продрав глаза на следующее утро, Бердстаун обнаружил, что превратился в остров. Рио-Гранде сокрушила дамбу и ринулась в старое русло, город был со всех сторон окружен ревущими потоками воды. А дождь лил без передышки; на северо-западе висели тяжелые тучи, обещавшие, что в ближайшие две недели погода не переменится. Но не это было главной бедой.

Бердстаун выпорхнул из гнезда, почистил перышки и попрыгал за утренней выпивкой. Однако бар мексиканца оказался закрытым, второй – тоже. Тут из всех глоток вырвался неистовый крик изумления и жажды, и горожане толпой кинулись в «Блю Снейк».

И что же перед ними предстало?



За стойкой восседает Джефф Питерс, с виду – прожженный спрут-эксплуататор, справа от него кольт и слева кольт, и он в любую минуту готов дать сдачи либо монетой, либо пулей. В заведении орудуют три бармена, а на стене плакат в десять футов: «Каждая выпивка – доллар». Энди сидит на кассе, на нем шикарный костюм, в зубах сигара, вид у него настороженный. Тут же околачивается начальник городской полиции с двумя полисменами: трест посулил всем стражам порядка бесплатную выпивку.

Итак, сэр, не прошло и четверти часа, как Бердстаун сообразил – ловушка захлопнулась. Мы ожидали бунта, но как-то все обошлось. Горожане знали: деваться им некуда. До ближайшей железнодорожной станции тридцать миль, а вода в реке спадет не раньше чем недели через две, и до той поры о переправе можно только мечтать. Нет, они, конечно, выругались, но вполне учтиво, а потом на стойку посыпались серебряные доллары, да так бойко, будто кто играл на ксилофоне.

В Бердстауне было полторы тысячи взрослых мужчин, способных распоряжаться собой; чтобы не помереть от тоски и безделья, большинству из них требовалось от трех до двенадцати стаканов в день. А салун «Блю Снейк» оставался единственным местом, где они могли их получить. Красиво и просто, как всякая великая идея.

К десяти утра бурный поток долларов, устремившийся в кассу, немного обмелел. Но, выйдя на крыльцо, я обнаружил, что не меньше двух сотен наших клиентов выстроились в хвост перед отделением банка и ссудной кассой. Ясное дело – они хлопочут о новой порции долларов, которые высосет из них наш спрут, или трест, называйте как угодно.

В полдень все разошлись по домам обедать, как и подобает порядочным людям. Воспользовавшись затишьем, мы отпустили барменов перекусить, а сами уселись считать выручку. За это утро мы заработали тысячу триста долларов. И если Бердстаун останется в осаде еще две недели, у нас будет достаточно средств, чтобы подарить ферму каждому добродетельному бедняку в Техасе, если участок земли он оплатит сам.

Энди прямо раздулся от гордости – ведь план-то принадлежал ему. Он слез с несгораемой кассы, раскурил самую длинную сигару, какая только нашлась в салуне, и сказал:

– Джефф, я думаю, что во всем мире не найти кровопийц-эксплуататоров, столь изобретательных по части угнетения трудящихся контрабандистов, как торговый дом «Питерс, Таккер и Сатана». Мы просто нокаутировали нашего потребителя. Разве не так?

– Так, – говорю я. – Вот и выходит, что придется нам заняться гольфом или заказать себе шотландские юбочки и отправиться на лисью охоту с гончими. Похоже, фокус с выпивкой удался. И это мне по душе.

Тут Энди наливает себе стаканчик ячменного и отправляет его по назначению. Это была его первая выпивка за все время, что мы с ним работали в паре.

– Вроде как возлияние богам, – говорит он.

Отдав должное идолам коммерции, он опрокинул еще стаканчик – за успех нашего предприятия. А дальше пошло-поехало. Он пил за всю мировую промышленность, начиная от Тихоокеанской железной дороги и кончая всякой мелочью вроде маргаринового концерна, синдиката полиграфистов и федерации шотландских горняков.

– Притормози, Энди, – говорю я ему, – это, конечно, похвально, что ты пьешь за здоровье родственных нам монополий, но смотри, парень, не увлекайся тостами. Ты ведь в курсе, что самые знаменитые и самые ненавидимые миром олигархи и миллиардеры не вкушают ничего крепче жидкого чая с сухариками.

Энди удалился за перегородку, вынырнул оттуда в парадном костюме и снова взялся за виски. Во взгляде у него появилось что-то возвышенное – я бы сказал, горделивый вызов. Ох, и не понравился мне этот взгляд! Я всматривался в Энди с тревогой: как знать, какую штуку выкинет с ним виски? На свете есть две вещи, которые неизвестно чем кончаются: когда мужчина выпьет в первый раз и когда женщина выпьет в последний.

Так он продолжал в течение часа. Нет, снаружи-то он выглядел вполне благопристойно и даже умудрялся сохранять равновесие, но внутри был битком набит сплошными сюрпризами.

– Джефф, – наконец заявляет он мне, – ты знаешь, кто я такой? Я в-в-вулканический кратер, только ж-живой.

– Это, – говорю мрачно, – даже не требует доказательств.

– Да-да, и притом огнедышащий. Из меня так и пышет жар земных недр, а внутри клокочут слова и рвутся наружу. Мириады частей речи буквально рвут меня на части, и я не уймусь, пока не произнесу какую-нибудь историческую речь. Когда я выпью, – добавляет Энди, – меня всегда влечет благородное искусство риторики.

– Хуже не придумаешь, – говорю я, – последнее дело.

– С раннего детства, – гнет свое Энди, – алкоголь пробуждал во мне страсть к декламации. Да что там детство: во время второй избирательной кампании Билли Брайана мне наливали три порции джина и я, бывало, взбирался на трибуну и толковал о денежной реформе на два часа дольше самого кандидата.

– Если тебе приспичило, – говорю я, – ступай к реке и говори, сколько угодно. Помнится, в Древней Греции уже был один такой старый болтун12
Имеется в виду Демосфен, один из знаменитейших ораторов античности.

Не помню, как его звали, который таскался на берег моря и там надрывал глотку.

– Не годится, – говорит Энди, – мне требуется публика. Я должен собрать аудиторию и унять перед ней свой ораторский позыв, иначе я буду чувствовать себя собранием сочинений в переплете с золотым обрезом, которое годами торчит на пыльной полке.

– А на какую тему ты бы хотел поупражняться? – спрашиваю я. – Есть у тебя хотя бы тезисы?

– Тема? – говорит Энди. – Это совершенно безразлично. Я разбираюсь практически во всем. Могу говорить о русской иммиграции, о поэзии Китса, о новых тарифах, о кабильской литературе или о водосточных трубах, и будь уверен: мои слушатели будут то обливаться слезами, то хохотать.

– Ну что ж, Энди, – говорю я ему, – если уж совсем невтерпеж, ступай и выплесни избыток своей образованности на голову какому-нибудь несчастному обывателю. Мы тут и сами управимся. Горожане скоро покончат с обедом, а солонина с бобами, как известно, вызывает жажду. К полуночи у нас будет еще тысячи полторы.

Дельце, на первый взгляд, показалось нам выгодным… Но погодите, дайте-ка я все расскажу по порядку.

Мы с Биллом Дрисколлом в ту пору подвизались на Юге, в Алабаме. Там-то нас и осенила блестящая идея насчет похищения. Должно быть, как позже говаривал Билл, нашло на нас временное помрачение ума, – да только поняли мы это гораздо позже.

Есть там один городишко, плоский, как днище сковородки, и, конечно, называется он Вертис, то есть «Вершины». Живет в нем безобидная и всем на свете довольная деревенщина.

Капитала у нас с Биллом в то время было долларов шестьсот на двоих, а требовалось нам еще как минимум две тысячи для одной операции с земельными участками в Западном Иллинойсе. Вот мы и толковали об этом, сидя на крылечке гостиницы в Вертисе. Похищение с последующим выкупом, убеждал меня Билл, провернуть здесь куда проще, чем там, где регулярно выходят газеты, которые тут же поднимут вой и разошлют во все стороны переодетых репортеров. К тому же городишко не сможет выслать за нами вдогонку никого, кроме какого-нибудь помощника шерифа да пары соседей жертвы.

Выходило вроде бы недурно.

Жертвой мы выбрали единственного сына самого видного обитателя Вертиса. Звали его Эбенезер Дорсет. Это был человек почтенный и весьма прижимистый, скупавший просроченные закладные и ведавший воскресными церковными сборами. Мальчишке на вид можно было дать лет десять, лицо у него сплошь было усеяно веснушками, а волосы имели приблизительно такой же цвет, как обложки журналов в киосках на железнодорожных станциях. Мы с Биллом прикидывали, что Дорсет-старший, не раздумывая, выложит нам за свое чадо две тысячи, и на меньшее решили не соглашаться.

Милях в двух от городка находилась небольшая гора с пологими склонами, поросшими густым сосняком. В дальнем склоне этой горки имелась пещера. Там мы сложили запас провизии и приступили к осуществлению нашего плана.

Однажды вечером мы проехались в двуколке мимо дома старика Дорсета. Мальчишка шлялся на улице и пулял камнями в котенка, вскарабкавшегося на забор.

– Эй, парень! – окликнул его Билл. – Хочешь прокатиться и получить пакетик леденцов?

Мальчишка, не долго думая, зафигачил Биллу прямо в глаз обломком кирпича.

– Так, – сказал Билл, перелезая через борт повозки и держась за физиономию. – Это будет стоить старику лишних пятьсот долларов…

Парень, скажем прямо, дрался, как средних размеров гризли, но мы все-таки его скрутили и затолкали на дно повозки. Добравшись до места, мы отвели его в пещеру, а лошадь я привязал в сосняке. Как только стемнело, я отвез двуколку на ферму, где мы ее взяли напрокат, а оттуда вернулся пешком.

Гляжу: Билл заклеивает пластырем ссадины на своей физиономии. За скалой у входа в пещеру пылает костер, а наш парень с двумя ястребиными перьями в рыжих патлах не сводит глаз с закипающего кофейника.

Подхожу поближе, а он целится в меня палкой и говорит:

– Проклятый бледнолицый, как ты посмел явиться в лагерь вождя краснокожих по имени Гроза Прерий?

– Мы с ним играем в индейцев, – говорит Билл, подтягивая штаны, чтобы лучше разглядеть синяки на щиколотках. – Цирк по сравнению с нами – чисто виды Святой Земли в альбоме с картинками. Я, понимаешь, старый охотник Хэнк, пленник вождя, и поутру с меня сдерут скальп, а потом сожгут к чертям. Святые великомученики! И здоров же драться ногами этот парень!

Да, сэр, мальчишка резвился вовсю. Жить в пещере ему пришлось по вкусу, он и думать забыл, что и сам в заложниках. Меня он, недолго думая, нарек Змеиным Глазом и объявил, что, когда его лучшие воины вернутся из похода, я тоже буду изжарен на костре на восходе солнца. Когда же мы уселись ужинать, наш парень, набив рот хлебом с беконом, произнес застольную речь примерно такого содержания:

– Тут у вас классно! Я еще никогда не жил в лесу; зато у меня один раз был ручной опоссум, а в прошлый день рождения мне исполнилось целых девять лет… Ненавижу ходить в школу. А тут в лесу водятся настоящие индейцы?.. Хочу еще подливки… Ветер чего дует? Потому, что деревья качаются?.. У нас было пятеро щенят… Хэнк, что это нос у тебя такой красный?.. У моего папаши денег видимо-невидимо… А звезды горячие?.. В субботу я два раза подряд отлупил Эда Уокера… Не люблю девчонок!.. Почему апельсины круглые?.. А кровати у вас в пещере есть?.. Попугай умеет говорить, а рыбы нет… Дюжина – это сколько будет?..

Каждые пять минут парень вспоминал, что он индеец, и, схватив свою палку, которую он именовал ружьем, прокрадывался к выходу из пещеры – выслеживать лазутчиков проклятых бледнолицых. Время от времени он испускал боевой клич, от которого старого охотника Хэнка бросало в дрожь. Да, сэр, бедолагу Билла этот мальчишка запугал до полусмерти с самого начала.

– Эй, – говорю ему, – Гроза Прерий, а домой тебе разве не хочется?

– А чего я там не видал? – отвечает он. – Мне в лесу нравится. Ты же не потащишь меня домой, Змеиный Глаз?

– Пока не потащу, – говорю я. – Мы еще малость поживем в пещере.

– Вот здорово! – говорит он. – В жизни мне еще не было так весело.

Спать мы улеглись незадолго до полуночи. Расстелили в пещере одеяла, уложили вождя краснокожих, а сами легли по обе стороны. Часа три кряду он не давал нам уснуть – то и дело вскакивал, хватаясь за свое ружье. При каждом треске ветки или шорохе листвы ему чудилось, что к пещере подкрадывается не то шайка разбойников, не то враждебное племя. Под конец я все-таки заснул тревожным сном, и мне привиделось, будто меня похитил и приковал к дереву дюжий рыжеволосый пират с деревянной ногой и ржавым тесаком.

Но долго нежиться мне не пришлось: на рассвете меня буквально вырвал из сна истошный визг Билла. Не крик, не вопль, не рев, какого следовало бы ожидать от голосовых связок взрослого мужчины, а совершенно непристойный, жуткий, унизительный, раздирающий барабанные перепонки визг. Так визжат женщины при виде призрака или волосатой гусеницы. Ужасно, скажу я вам, когда на ранней заре в пещере визжит упитанный, крепкий и, в общем-то, храбрый мужчина.

Я вскочил, чтобы взглянуть, что случилось. Гроза Прерий сидел на груди Билла, одной рукой вцепившись ему в волосы. В другой он держал остро отточенный ножик и деловито пытался содрать с Билла скальп, то есть самым недвусмысленным образом исполнял приговор, который сам же и вынес ему накануне вечером.

Я с трудом отнял у мальчишки нож и снова уложил его. Но с этой роковой минуты дух Билла окончательно надломился. Он растянулся на своем краю постели, однако за все то время, что парень оставался с нами, больше ни разу не сомкнул глаз. Я малость вздремнул, но к восходу солнца вдруг вспомнил, что вождь краснокожих грозился изжарить меня на костре именно в это время. Не сказать, что я сильно нервничал, но все-таки выбрался из пещеры, набил трубку, прикурил от еще тлевшего уголька и прислонился спиной к скале.

– Ты чего вздернулся в такую рань, Сэм? – спрашивает Билл.

– Я? Да что-то плечо разнылось. Думаю, может полегче станет, если посидеть.

– Врешь, – говорит Билл. – Ты просто боишься. Он обещал сжечь тебя на рассвете, и ты думаешь, что так он и сделает. И сжег бы, если б сообразил, куда я спрятал спички. Слушай, Сэм, ведь это ужас. Ты в самом деле уверен, что кто-нибудь заплатит хотя бы четвертак за то, чтобы это исчадие вернулось домой?

– Уверен, – говорю я. – Как раз таких и боготворят папаши с мамашами. А теперь вы с Грозой Прерий вставайте и принимайтесь за готовку, а я поднимусь на гору и осмотрюсь как следует.

Я поднялся на вершину нашей горки и окинул взглядом окрестности. В той стороне, где находился городок, я ожидал увидеть толпу фермеров с косами и вилами, обшаривающих каждый куст в поисках коварных похитителей. Вместо этого передо мной предстал совершенно мирный пейзаж. Никто не шлялся с баграми вдоль реки; не скакали взад-вперед всадники, неся погруженным в скорбь родителям неутешительные вести. Сонным покоем веяло от всей той части штата Алабама, которая простиралась передо мной.

– Может, – сказал я себе в утешение, – еще и не обнаружили, что ягненочек пропал из загона. Боже, помоги волкам!

Затем я спустился с вершины – пора было завтракать.

Подхожу к пещере и вижу: Билл стоит, прижавшись к скале, и едва дышит, а мальчишка собирается врезать ему камнем чуть не с кокосовый орех величиной.

– Он сунул мне за шиворот печеную, с пылу, картошку, – объясняет Билл, – и раздавил ее в придачу, а я ему надрал уши. Ружье при тебе, Сэм?

Я отнял у вождя камень и кое-как умиротворил обоих.

– Но ты берегись! – говорит мальчишка Биллу. – Еще ни один человек не драл уши Грозе Прерий, не поплатившись за это.

После завтрака парень достает из кармана какой-то кусок кожи, обмотанный бечевкой, и выходит из пещеры, разматывая бечевку на ходу.

– Что это он задумал? – обеспокоенно спрашивает Билл. – Как думаешь, Сэм, он не убежит?

– На этот счет можешь не беспокоиться, – говорю я. – Домоседом его не назовешь. Но нам уже пора подсуетиться насчет выкупа. Правда, пока еще не видно, чтобы в городе особенно встревожились из-за того, что мальчишка исчез. В любом случае, сегодня его должны хватиться. К вечеру мы отправим его отцу письмо и потребуем свои две тысячи.

И тут прогремел боевой клич. Та штука, которую Гроза Прерий вытащил из кармана, оказалась пращой, и теперь он со свистом крутил ее над головой. Я успел увернуться и услышал позади себя глухой удар и что-то похожее на вздох лошади, когда с нее в конце длинного перегона снимают седло. Камень величиной с яйцо угодил Биллу в голову как раз за левым ухом. Ноги у моего приятеля подкосились, и он рухнул головой в костер, опрокинув при этом кастрюлю с кипятком для мытья посуды. Я вытащил его из золы и добрых полчаса отливал холодной водой.

Мало-помалу Билл пришел в себя, сел, пощупал за ухом, где вздулась шишка величиной с грейпфрут, и говорит:

– Сэм, а знаешь, кто у меня любимый персонаж в Библии? Царь Ирод.

– Ты не нервничай, – говорю я. – Скоро будешь в порядке.

– Но ты ведь не уйдешь, Сэм? – робко спрашивает он. – Не бросишь тут меня одного?

Я вышел из пещеры, поймал вождя и встряхнул его так, что с него чуть веснушки не посыпались.

– Если не будешь вести себя как следует, – говорю, – я тебя в два счета отправлю домой.

– Да я же только пошутил, – говорит парень, надувшись. – Я не хотел обидеть старину Хэнка. А потом – зачем он меня ударил? Я буду вести себя прилично, Змеиный Глаз, только ты домой меня не отсылай и позволь сегодня поиграть в рейнджеров.

– Я в эту игру никогда не играл, – говорю. – Это уж вы с мистером Биллом решайте. Я сейчас ухожу ненадолго по делу. А ты ступай, помирись с ним да попроси прощения по-человечески.

В общем, заставил я их пожать друг другу руки, потом отвел Билла в сторонку и сообщил, что отправляюсь в деревушку Поплар Гроув, что в трех милях от пещеры, – попробую узнать, какие слухи из города насчет пропажи мальчика. Кроме того, пора отправить Дорсету-старшему письмо с требованием выкупа и пояснениями, каким образом он должен его нам доставить.

– Знаешь, Сэм, – говорит Билл, – я всегда был готов за тебя хоть в огонь, хоть в воду. Я и глазом не моргну во время землетрясения, мошеннической игры в покер, взрыва ста фунтов динамита, полицейской облавы или урагана. Я ничего на свете не боялся, пока мы не похитили этого предводителя ирокезов. Но он меня добил. Не оставляй меня с ним надолго, ладно?

– Я вернусь к закату, – говорю я. – Твое дело развлекать ребенка. А сейчас давай сочиним писульку его папаше.

Мы с Биллом принялись составлять письмо, а Гроза Прерий расхаживал взад-вперед, завернувшись в одеяло, и охранял вход в пещеру. Билл едва не со слезами на глазах умолял меня назначить выкуп в полторы тысячи долларов вместо двух.

– Я вовсе не пытаюсь таким образом подорвать веру в родительскую любовь, – пояснил он свою позицию. – Это было бы просто аморально. Но ведь мы имеем дело с живыми людьми, а какой человек найдет в себе силы заплатить целых две тысячи за этого конопатого оцелота! Пусть будет полторы тысячи долларов. Разницу, если угодно, можешь компенсировать на мой счет.

Я не стал спорить, и мы с Биллом написали примерно следующее:

Эбенезеру Дорсету, эсквайру

Мы спрятали Вашего мальчика в надежном месте вдали от города. Не только Вы, но и самые опытные сыщики напрасно потратят силы, пытаясь его найти. Наши окончательные и не обсуждаемые условия: Вы можете получить его обратно живым и невредимым за полторы тысячи долларов. Деньги должны быть оставлены сегодня в полночь на том же месте и в той же коробке, что и Ваш ответ. Где конкретно, будет сказано ниже. Если Вы согласны с нашими условиями, ответьте письмом. Оно должно быть доставлено одним (не более) посыльным к половине девятого в указанное здесь место. За бродом через Оул-крик на дороге к Поплар Гроув растут три больших дерева на расстоянии ста ярдов одно от другого, они расположены у изгороди, что тянется мимо пшеничного поля. Под столбом этой изгороди, напротив третьего дерева, Ваш посланец найдет небольшую картонную коробку.

Он должен положить ответ в эту коробку и немедленно вернуться в город. Если Вы попытаетесь обратиться в полицию или не выполните наших требований в точности, то никогда больше не увидите Вашего сына.

Если Вы уплатите указанную сумму, ребенок будет возвращен в течение трех часов. Если наши условия не будут приняты, всякие дальнейшие переговоры исключаются.

Два злодея

На конверте я надписал адрес Дорсета и сунул письмо в карман. Когда я уже собрался уходить, парень подкатывается ко мне и говорит:

– Змеиный Глаз, ты говорил, что я могу поиграть в рейнджеров, пока тебя не будет.

– Играй, о чем речь, – говорю. – И мистер Билл тебе компанию составит. А что это за игра такая?

– Я рейнджер, – говорит Вождь Краснокожих, – и должен скакать в форт, предупредить поселенцев, что приближаются индейцы. Мне уже надоело быть вождем краснокожих. Я хочу быть рейнджером.

– Ладно, – говорю я. – По-моему, игра вполне безобидная. Мистер Билл поможет тебе отразить нападение свирепых гуронов.

– А что мне делать? – спрашивает Билл и с подозрением косится на парня.

– Ты будешь мой конь, – говорит рейнджер. – Как же я доскачу до заставы без коня? Так что давай, становись на четвереньки.

– Потерпи, Билл, – говорю я, – пока наш план не сработает. Разомнись тут слегка.

Билл становится на все четыре, а в глазах у него такое выражение, как у кролика, угодившего в силок.

– Далеко ли до заставы, парень? – хрипло спрашивает он.

– Девяносто миль, – отвечает рейнджер. – И нам придется поторопиться, чтобы успеть вовремя. А ну, пошел!..

Парень с разбегу вскакивает Биллу на спину и ну колотить пятками по его бокам!

Я отправился в Поплар Гроув, посетил почту и лавку, поболтал с фермерами, которые заглядывали в лавку за покупками. Один бородатый увалень, как оказалось, слышал, будто весь город в панике из-за того, что у Эбенезера Дорсета то ли пропал, то ли похищен сынишка. Только это мне и требовалось. Я купил табаку, справился как бы невзначай, почем нынче соя, опустил письмо в ящик и был таков. Почтмейстер сказал, что через час мимо проедет почтальон и заберет письма, адресованные в город.

Когда я вернулся, ни Билла, ни нашего парня нигде не было. Я обшарил окрестности пещеры, пару раз негромко покричал, но никто не отозвался. Я закурил и присел под сосной в ожидании развития событий.

Примерно через полчаса в кустах послышался треск и шелест, и на поляну под скалой выкатился Билл. За ним, бесшумно ступая, крался рейнджер, ухмыляясь при этом во всю ширину веснушчатой физиономии. Билл остановился, скинул шляпу и вытер мокрое лицо платком. Мальчишка застыл футах в десяти позади.

– Сэм, – едва ворочая языком, проговорил Билл, – можешь считать меня предателем, но у меня больше не было сил терпеть. Я взрослый человек, могу постоять за себя, однако бывают такие моменты, когда все идет прахом – и мужество, и самообладание. Наш парень ушел. Я отправил его домой. Все кончено, слава богу. Бывали мученики в старину, которые были скорее готовы принять смерть, чем расстаться с любимой идеей. Я не из их числа, но, пожалуй, ни один из них не подвергался таким сверхъестественным пыткам, как я. Мне хотелось остаться верным нашему делу, но силы мои закончились.

– Что же тут случилось, Билл? – спрашиваю я.

– Я промчался галопом все девяносто миль до форта, ни дюймом меньше, – отвечает Билл. – Потом, когда поселенцы были предупреждены, мне засыпали овса. Песок – паршивая замена овсу. А потом мне часа полтора пришлось объяснять, почему в дырках пусто, зачем дорога ведет в обе стороны и с какой стати трава зеленая. Еще раз говорю тебе, Сэм, – есть предел человеческому терпению. Хватаю паршивца за ворот и волоку с горы вниз. По дороге он меня лягает, все ноги у меня теперь в синяках, на руке парочка укусов, а большой палец кровит. Но зато его больше нет, – продолжает Билл, – отправился домой. Я показал ему дорогу в город. Черт с ним, с выкупом, потому что вопрос стоял так: либо мы с этим покончим, либо мне прямая дорога в сумасшедший дом.

Билл пыхтит и отдувается, но его округлая румяная физиономия выражает полное блаженство.

– Билл, – говорю, – у тебя в семье никто сердцем не хворал?

– Нет, – отвечает, – ничего такого, кроме малярии да несчастных случаев. А с чего это ты?

– Ну, тогда обернись, – говорю, – и глянь, что там у тебя за спиной.

Билл оборачивается, видит нашего парня и становится бледный, как снятое молоко. После чего плюхается на землю под скалой и начинает тупо рвать траву. Битый час я не был уверен, вернется ли к нему рассудок. Когда он все же начал приходить в себя, я сказал ему, что как по мне, так надо кончать это дело по-быстрому и что мы успеем получить деньги и смыться еще до полуночи, если старик Дорсет пойдет на наши условия. Билл немного приободрился и через силу улыбнулся мальчишке.

План, разработанный мною, чтобы получить выкуп без малейшего риска, был прост, как все гениальное. Думаю, его одобрил бы даже профессиональный похититель малолетних. Дерево, под которое должны были сначала положить ответ, а затем и деньги, стояло у самой дороги; вдоль дороги тянулась изгородь, а по обе стороны от нее – просторные, голые в эту пору поля. Если бы того, кто явится за письмом к указанному в письме дереву, подстерегала шайка полисменов, они еще издалека увидели бы его либо на дороге, либо в поле. Но не тут-то было: в половине девятого я уже сидел на этом самом дереве, укрывшись среди листвы, как здоровенная древесная лягушка. Ровно в назначенный час подъезжает на велосипеде мальчишка-подросток, находит картонную коробку под столбом ограды, засовывает в нее сложенную вчетверо бумажку и катит обратно в город.

Я выждал еще около часа, чтобы окончательно убедиться, что нет никакой ловушки. Затем слез с дерева, достал записку из коробки, прокрался в тени изгороди до самого леса и спустя полчаса был в нашей пещере. Там я развернул записку, сел поближе к огню и прочитал ее Биллу:

Двум злодеям

Джентльмены, с сегодняшней почтой поступило ваше письмо относительно выкупа, который вы требуете за то, чтобы вернуть мне сына. Полагаю, что вы запросили лишнее, а потому делаю вам встречное предложение. Думаю, что вы его примете без особых колебаний. Вы приводите Джонни домой и выплачиваете мне двести пятьдесят долларов наличными, а я соглашаюсь его у вас взять. Желательно сделать это ночью, а то соседи думают, что парень пропал без вести, и я не несу ответственности за то, что они сделают с человеком, который доставит Джонни домой.

С совершенным почтением – Эбенезер Дорсет

– Силы небесные! – говорю я. – Такой наглости…

Но тут я глянул на Билла и умолк. В глазах его светилась такая мольба, какой я ни до, ни после этого не видел ни у животных, ни у людей.

– Сэм, – наконец заговорил он, – ведь что такое, в сущности, какие-то двести пятьдесят долларов? Деньги у нас есть. Еще одна ночь с этим вождем краснокожих, и меня придется поместить в палату для буйных умалишенных. Мало того, что мистер Дорсет истинный джентльмен, он еще и выдающийся благотворитель, раз делает нам столь бескорыстное предложение. Ведь ты, Сэм, не упустишь такой шанс, а?

– Сказать по правде, Билл, – говорю я, – парень что-то и мне стал действовать на нервы. Давай отвезем его к папаше, заплатим выкуп и только нас здесь и видели.

В ту же ночь мы доставили мальчишку домой. Мы наплели ему, что отец купил ему винчестер с серебряной насечкой и новехонькие мокасины, а завтра с утра мы всей компанией едем охотиться на медведя.

Ровно в полночь мы постучались в парадную дверь дома Эбенезера Дорсета. И в ту самую минуту, когда я, по идее, должен был извлекать полторы тысячи долларов из картонной коробки под забором, Билл отсчитывал двести пятьдесят полновесных долларов в протянутую ладонь мистера Дорсета.

Как только парень понял, что мы собираемся оставить его дома, он взвыл, как пароходная сирена, и впился в ногу Билла, как пиявка.

Отцу пришлось отдирать его оттуда, как липкий пластырь.

– Сколько вы сможете его так держать? – опасливо спросил Билл.

Ключевые слова: О. Генри,O. Henry,​Вождь краснокожих,творчество О. Генри,произведения О. Генри,скачать бесплатно,скачать новеллы О. Генри,читать текст,американская литература 19 в.,начало 20 века