Лохвицкая мирра. Мария александровна лохвицкая Мария александровна лохвицкая

Талантливая поэтесса (1869-1905), дочь известного ученого и адвоката А. В. Лохвицкого.

Мирра (также Мария) Александровна Лохвицкая (по мужу Жибер) - талантливая поэтесса (1869-1905), дочь известного ученого и адвоката А. В. Лохвицкого (см.). Сестра Тэффи.

Училась в Московском Александровском институте и уже тогда обращала на себя внимание поэтическим дарованием. Несколько её стихотворений были изданы отдельной брошюрой (М., 1888). С 1889 г. она стала печатать свои стихотворения в «Севере», «Художнике», «Всемирной Иллюстрации», «Русском Обозрении», «Сев. Вестн.», «Неделе», «Ниве» и др. В 1896 г. выпустила первый сборник (М., 1896), за которым в 1898 г. (М.) последовал 2-й том; в 1900 г. (СПб.) вышел 3-й том, в 1903 г. (СПб.) - 4-й, в 1905 г. - 5-й. Первые 2 тома в 1900 г. вышли 2-м изд.

В 1897 г. Лохвицкая за 1-й том получила половинную Пушкинскую премию; в 1905 г., уже после её смерти, половинная премия присуждена академией за 5-й том. С легкой руки Бальмонта, за Лохвицкой установилась кличка «русской Сафо», совершенно правильно определяющая основной характер её поэзии, весь пафос которой ушёл на воспевание любви. По силе таланта - Лохвицкая одна из самых выдающихся русских поэтесс. Стих её изящен, гармоничен, легок, образы всегда ярки и колоритны, настроение ясное, язык пластичен. По времени появления первого сборника стихов Лохвицкой, чуждых всяких «гражданских» нот и по своему содержанию демонстративно порывавших всякие связи с «идейной» поэзией, молодую поэтессу причислили к декадентству.

Это - ошибка: у Лохвицкой лучшего периода её творчества нет и тени той расслабленности, нервной разбитости, вычурности и вообще болезненности и экстравагантности, которые органически связаны с понятием о подлинном декадентстве. Лохвицкая, напротив того, полна сил, страстно хочет жить и наслаждаться и отдается своим порывам со всей полнотой напряженного чувства. Теперь, когда на литературную жизнь 1890-х годов можно взглянуть с точки зрения исторической, следует, как это уже сделано по отношению к Бальмонту, установить тесную, органическую связь жизнерадостности Лохвицкой с другим движением.

Несмотря на разницу содержания, в общей приподнятости поэзии Лохвицкой психологически несомненно сказался тот же прилив общественной бодрости, который выразился в смелом вызове марксизма. Лохвицкая знать не хочет того нытья, которым характеризуется полоса 80-х гг. «Смело в даль я гляжу» - заявляет молодая дебютантка. В ней кипит жажда счастья, она готова за него бороться, не сомневается, что его достигнет, и в упоении повторяет: «я верю вам, грезы, весенние грезы». Но, психологически совпадая с приливом общественной бодрости середины 90-х гг., настроение Лохвицкой совершенно чуждо общественных интересов. Представления поэтессы о цели и задачах жизни совершенно восточные; всю силу своего порыва и жажды жизни она направила исключительно в сторону любви. Она говорила с полной откровенностью о «желаньях души огневой», о «страсти бешеной» и т. п., но прямота и своеобразная наивность, с которой она создавала апофеоз страсти, придавала ему большую прелесть.

Упоением первых восторгов любви скрашивалась избитость мотивов сборника (весна, луна, сирень, лобзания милого, счастье взаимности, сладость первых ласк и т. д.). В эротизме Лохвицкой следует различить три периода. Если и в первом сборнике попадаются вещи прямо циничные, то общую окраску ему, все-таки, сообщала наивная грациозность; «сладостные песни любви» были, притом, посвящены мужу поэтессы за то, что он доставил ей «счастье и радость». С выходом 2-го сборника застенчивая окраска юных восторгов исчезает. Чувства певицы приобретают исключительно-знойный характер. «Это счастье - сладострастье»: вот основной мотив 2-го сборника. Все в жизни исчезает перед жаждой однотонно понятой любви и с полной откровенностью поэтесса сообщает, в чём её идеал: «Кто счастья ждет, кто - просит славы, кто - ищет почестей и битв, кто - жаждет бешеной забавы, кто - умиления молитв. А я - все ложные виденья, как вздорный бред угасших дней, отдам за негу пробужденья, о, друг мой, на груди твоей». Характеризуя свои песни любви, она ставит рядом эпитеты «мой жгучий, мой женственный стих» - и убеждена, что глубина чувства все оправдывает. Рядом со жгучестью, в светлое настроение поэтессы начинает прокрадываться и нечто иное. Если раньше она восклицала: «Солнца, дайте мне солнца», то теперь она заявляет: «Мне мил и солнца луч приветный и шорох тайн манит меня». Её начинает привлекать к себе страдание; на заглавном листе второго сборника выставляется эпиграф "amori et dolori ", а в стихотворении «Моим собратьям» ставится даже такой тезис: «поэты - носители света, основы великого зданья. Уделом поэта и было и будет - страданье». Чем дальше, тем светлое настроение Лохвицкой все более исчезает. С III сборником она вступает в последний фазис, где тени уже гораздо больше, чем света. Общий тон поэзии Лохвицкой теперь уже нерадостный; очень много говорится о страданиях, бессилии, смерти. Прежняя простота и ясность сменяется вычурностью. Сюжеты становятся все изысканнее. В III сборнике обращают на себя внимание две «драматические поэмы»: «На пути к Востоку» и «Ванделин». В первой чyвcтвyeтcя прежняя жгучесть чувств поэтессы; в «Ванделине» всецело господствуют «больные сны».

В символической борьбе между жизнерадостной красотой Принца Махровых Роз и продуктом туманной мечты - таинственным призраком грустящего рыцаря Ванделина - побеждает бесплотная красота последнего. Вышедшие незадолго до смерти Лохвицкой IV и V сборники её произведений ничего не прибавили к известности поэтессы. Утратив свежесть чувства, Лохвицкая ударилась в средневековую чертовщину, в мир ведьм, культ сатаны и т. д. Чисто лирических пьес мало; значительную часть обоих сборников занимают неудачные средневековые драмы. От прежней жизнерадостности здесь уже почти ничего не осталось. Она сменилась диаметрально-противоположным стремлением к мистике; теперь Лохвицкая определяет себя так: «моя душа - живое отраженье о небесах тоскующей земли». Но мистика совершенно не шла к ясному поэтическому темпераменту Лохвицкой. Явно чувствовалась душевная надломленность, потеря жизненной цели. Трудно удержаться от предположения, что помещенное ещё в III сборнике стихотворение: «я хочу умереть молодой, золотой закатиться звездой, облететь неувядшим цветком. Я хочу умереть молодой… Пусть не меркнет огонь до конца, и останется память о той, что для жизни будила сердца» - было не просто литературным произведением, а ясно-сознанной пророческой эпитафией.

Есть что-то мистическое как в поэзии Мирры Лохвицкой, так и в ее судьбе. Это было замечено сразу после ее смерти. «Молодою ждала умереть, // И она умерла молодой», – писал Игорь Северянин, перифразируя известные ее строки. Мистикой проникнуто и само ее имя – Мирра. Вообще-то ее звали Марией, Миррой она стала только в юности – почему, точно неизвестно.

«Мирра» – драгоценное благовоние, древний символ любви и смерти. Греческое название его – «смирна». Смирна, наряду с золотом и ладаном является одним из даров, принесенных волхвами младенцу Христу. Как компонент мирра входит в состав сложного ароматического состава с созвучным названием «миро», употребляемого в богослужебной практике и символизирующего дары Святого Духа.

Нельзя не заметить, что семантическое поле слова «мирра» включает в себя все основные темы поэзии Лохвицкой, которым она оставалась верна на протяжении всего своего творческого пути.

Горят вершины в огне заката,

Душа трепещет и внемлет зову,

Ей слышен шепот: «Ты внидешь в вечность

Пройдя вратами любви и смерти». («Врата вечности») –

писала она в одном из последних своих стихотворений. Склонность к мистицизму была у нее природной, даже можно сказать – наследственной. Ее прадед, Кондратий Андреевич Лохвицкий (1779–1839), был известен как поэт-мистик, автор таинственных «пророчеств».

К сожалению, документальные биографические сведения о Мирре Лохвицкой весьма скудны, современники редко вспоминали ее. Да и внешняя канва ее биографии не слишком богата событиями. Наиболее полным и правдивым источником сведений о ней является ее собственная поэзия, в которой отразилась ее своеобразная личность. Существующие же биографические справки изобилуют неточностями. Попробуем вычленить наиболее достоверные сведения.

Мария Александровна Лохвицкая родилась 19 ноября (2 декабря) 1869 г. в Петербурге в семье известного в то время адвоката, Александра Владимировича Лохвицкого (1830–1884).

А.В. Лохвицкий принадлежал к кругу ученых юристов. Он был доктором прав, автором курса уголовного права и других сочинений и статей, по словам современников, «отмеченных ясностью и талантом изложения». Практиковал как адвокат – точнее, присяжный поверенный. Его выступления привлекали аудиторию блестящей диалектикой и замечательным остроумием.

Мать, Варвара Александровна (урожденная Гойер (Hoer), † не ранее 1917 г.), происходила из обрусевшей французской (или немецкой?) семьи. Она была начитанна, увлекалась литературой.

30 ноября 1869 г. девочка была крещена в Сергиевском всей артиллерии соборе, находившемся по соседству с домом, в котором Лохвицкие жили (адрес – Сергиевская ул., д. 3). Восприемниками при крещении были подполковник В.А. фон-Гойер и Е.А. Бестужева-Рюмина, жена профессора Петербургского университета К.Н. Бестужева-Рюмина (от имени которого получили название известные Высшие женские курсы). Бестужев-Рюмин был другом А.В. Лохвицкого.

Следующим ребенком в семье была Надежда Александровна (1872–1952) – знаменитая Тэффи.

Из ее автобиографических рассказов явствует, что семья была многодетной, а разница в возрасте между старшими и младшими детьми – довольно значительной. Выяснить точное количество братьев и сестер по церковным метрическим книгам сложно, поскольку семья несколько раз переезжала из города в город (отец окончил Московский университет, затем учился в Германии, преподавал в Одессе, Петербурге и наконец вернулся в Москву, где состоял присяжным поверенным); менялись адреса и в пределах одного города. Достоверно известны годы жизни только старшего брата Николая (1868–1933) и младшей из сестер, Елены (1874–1919).

Брат избрал военное поприще, дослужился до генеральского чина, во время Первой мировой войны командовал экспедиционным корпусом во Франции, в гражданскую войну участвовал в белом движении, некоторое время был командующим 2-й колчаковской армией. Среди множества его наград – георгиевский крест четвертой и третьей степени; свидетельство личного мужества. В эмиграции он участвовал в различных патриотических организациях, был председателем общества монархистов-легитимистов.

Елена Александровна Лохвицкая запечатлена во многих автобиографических рассказах Тэффи. Надежда и Елена – две младшие сестры – были особенно дружны между собой. Елена тоже писала стихи, впоследствии совместно с Тэффи переводила Мопассана, состояла в обществе драматических писателей. Впрочем, профессиональным «литератором» она себя не считала. До 40 лет жила с матерью, затем вышла замуж на надворного советника В.В. Пландовского. Достоверно известны имена еще двух старших сестер – Варвары Александровны Поповой и Лидии Александровны Кожиной (их портреты содержатся в семейном альбоме Тэффи). Около 1910 г. Варвара, овдовев или разведясь, поселилась вместе с матерью и сестрой Еленой. В адресной книге аттестовала себя как «литератор». В 1916–1917 гг. сотрудничала в «Новом времени», печатая заметки под псевдонимом «Мюргит», – несомненно, взятым из одноименного стихотворения Мирры. В рассказах Тэффи упоминается еще сестра Вера.

Что касается взаимоотношений двух наиболее известных сестер, Мирры и Надежды, они, по всей видимости, были непростыми. Яркая одаренность той и другой при очень небольшой разнице в возрасте (фактически – два с половиной года) привела скорее к взаимному отталкиванию, чем притяжению. В рассказах и воспоминаниях Тэффи нередки ощутимые «шпильки» в адрес покойной сестры. Но все же придавать им слишком большое значение было бы несправедливо. «Двуликая» Тэффи, смеющаяся и плачущая, и здесь верна себе. Ее поэзия дает некоторые образцы лирической грусти, содержащие узнаваемые реминисценции поэзии Мирры и явно навеянные воспоминаниями о ней.

В 1874 г. семья переехала в Москву. В 1882 г. Мария поступила в Московское Александровское училище (в 90-е гг. переименованное в Александровский институт), где обучалась, живя пансионеркой за счет родителей. В институте ее учителем литературы был библиограф Д.Д. Языков (сведения о том, что литературу преподавал поэт А.Н. Майков – грубая ошибка, никак не согласующаяся с биографией поэта).

После смерти мужа Варвара Александровна с младшими дочерьми вернулась в Петербург. В 1888 г., кончив курс и получив свидетельство домашней учительницы, Мария переехала туда же, к своим.

Сочинять стихи она начала очень рано, поэтом осознала себя в возрасте 15 лет. Незадолго до окончания института два ее стихотворения с разрешения начальства были изданы отдельной небольшой брошюрой.

В 1889 г. Мирра Лохвицкая начала регулярно публиковать свои стихи в периодической печати. Первым изданием, в котором она стала сотрудничать, был иллюстрированный журнал «Север», в ближайшие годы она начала печататься еще в нескольких журналах – «Живописное обозрение», «Художник», «Труд», «Русское обозрение», «Книжки Недели» и др. Подписывалась она обычно «М. Лохвицкая», друзья и знакомые тогда уже называли ее Миррой. К этому времени относится знакомства с писателями Всеволодом Соловьевым, И. Ясинским, Вас. Ив. Немировичем-Данченко, А. Коринфским, критиком и историком искусства П.П. Гнедичем, поэтом и философом Владимиром Соловьевым и др.

В 1890-е гг. семья Лохвицких регулярно проводила летние месяцы в так называемой «Ораниенбаумской колонии» – дачном поселке между Петергофом и Ораниенбаумом.

Впечатлениями этой местности был навеян целый ряд стихотворений Лохвицкой, а также – ее поэма «У моря».

По соседству с Лохвицкими снимала дачу семья известного профессора архитектуры Эрнеста Жибера (Ernest Gibert, 1823–1909). Это был один из многочисленных иностранных зодчих, чья судьба оказалась связана с Россией. Чистокровный француз, он родился в Париже, в 40-е гг. приехал в Петербург, окончил Академию художеств и остался в России навсегда. Довольно много строил – в Петербурге и провинции. Эрнест Иванович, как его стали звать на новой родине, прожил долгую жизнь (похоронен на Смоленском лютеранском кладбище,* хотя по вероисповеданию он, скорее всего, был католиком). Со временем он женился – очевидно, тоже на обрусевшей француженке, Ольге Фегин (1838–1900). У них была дочь, Ольга Эрнестовна, и несколько сыновей, за одного из которых, Евгения Эрнестовича, Мирра Лохвицкая вышла замуж.

Свадьба состоялась в конце 1891 г. Позднее, отвечая на вопросы анкеты, Лохвицкая писала, что ее муж был тогда студентом Санкт-Петербургского университета. Впрочем, возможно, что имелся в виду институт гражданских инженеров, профессором которого долгие годы состоял Э.И.Жибер. Е.Э. Жибер по профессии был инженером-строителем (так значится в справочнике «Весь Петербург"). Ф.Ф. Фидлер сообщает, что он служил в страховой компании. Как бы то ни было, его работа была связана с переездами и продолжительными командировками.

Примерно через год после свадьбы молодые уехали из Петербурга, какое-то время жили в Тихвине и Ярославле (адрес: Романовская ул., дом Кулешова), затем на несколько лет их постоянным местом жительства стала Москва (адрес: дом Бриллиантова на углу 2-го Знаменского и Большого Спасского переулков, – ныне переулки носят названия 2-й Колобовский и Большой Каретный).

Осенью 1898 г. семья снова перехала в Петербург. Постоянный адрес в Петербурге – Стремянная ул., д. 4, кв. 7.

Детей у поэтессы было пятеро, все – мальчики. Трое: Михаил, Евгений и Владимир – появились на свет в первые годы ее замужества, один за другим.

Около 1900 г. родился четвертый ребенок, Измаил. К началу 1900-х гг. относится шуточное стихотворение, сохранившееся в рабочей тетради поэтессы, – стихотворение, посвященное ее детям, в котором она дает шутливую характеристику каждому из них и совершенно всерьез говорит о своих материнских чувствах.

Михаил мой – бравый воин, Крепок в жизненном бою, Говорлив и беспокоен, Отравляет жизнь мою. Мой Женюшка – мальчик ясный, Мой исправленный портрет, С волей маминой согласный, Неизбежный как поэт. Мой Володя суеверный Любит спорить без конца, Но учтивостью примерной Покоряет все сердца. Измаил мой – сын Востока, Шелест пальмовых вершин, Целый день он спит глубоко, Ночью бодрствует один. Но и почести и славу Пусть отвергну я скорей, Чем отдам свою ораву: Четырех богатырей!

Действительно, по единодушному свидетельству мемуаристов, несмотря на «смелость» своей любовной лирики, в жизни Лохвицкая была «самой целомудренной замужней дамой Петербурга», верной женой и добродетельной матерью. Стихов, обращенных к детям, у нее немного, но они составляют неотъемлемую часть ее поэтического наследия. Персональных посвящений удостоились Евгений, Измаил и последний, пятый ребенок, Валерий, родившийся осенью 1904 г.

Первый сборник стихотворений Лохвицкой вышел в 1896 г. и был удостоен Пушкинской премии (половинной – что, впрочем, не уменьшало чести, полная присуждалась редко). Распространено мнение, что как-то особо покровительствовал Лохвицкой маститый поэт Аполлон Николаевич Майков, но никаких свидетельств их общения не сохранилось. Более того, А.А. Голенищев-Кутузов, рецензент сборника, в своем рекомендательном отзыве говорит: «По выходе в свет сборника г-жи Лохвицкой покойный К.Н. Бестужев-Рюмин, вероятно, лично знакомый с автором, передал покойному же Аполлону Николаевичу Майкову и мне по экземпляру этого сборника». Следовательно Майков с Лохвицкой знаком не был. Скорее всего, смутные воспоминания о том, что поэт-академик был как-то причастен к присуждению ей Пушкинской премии, а также наличие у нее антологических стихотворений на темы античности создали миф о каком-то особом покровительстве Лохвицкой со стороны Майкова.

Далее сборники стихотворений поэтессы выходили в 1898, 1900, 1903 и 1904 гг. Третий и четвертый сборники были удостоены почетного отзыва Академии наук.

С переездом в Петербург Лохвицкая входит в литературный кружок поэта К.К. Случевского. Случевский относился к ней с большой теплотой, на его «пятницах» она была всегда желанной, хотя и нечастой гостьей. Однако, судя по дневниковым записям Ф.Ф. Фидлера , и в этом тесном кругу отношение к поэтессе было неоднозначно. Вообще круг литературных связей Лохвицкой довольно узок. Из символистов наиболее дружественно относился к ней, пожалуй, Ф.К. Сологуб.

В кругу друзей Лохвицкую окружала своеобразная аура легкой влюбленности – и, как ее негативное отражение – туман слухов и домыслов. Хотя внешность непосредственного отношения к литературе не имеет, в ее случае она сыграла свою важную, хотя и неоднозначную роль. Классический портрет поэтессы дает в воспоминаниях И.А. Бунин: «И все в ней было прелестно: звук голоса, живость речи, блеск глаз, эта милая легкая шутливость…Особенно прекрасен был цвет ее лица: матовый, ровный, подобный цвету крымского яблока».

Мемуаристы подчеркивают некоторую экзотичность ее облика, соответствующую экзотичности ее поэзии. На начальном этапе литературной карьеры эффектная внешность, вероятно, помогла Лохвицкой, но впоследствии она же стала препятствием к пониманию ее поэзии. Далеко не все хотели видеть, что внешняя привлекательность сочетается в поэтессе с живым умом, который со временем вся яснее стал обнаруживать себя в ее лирике. Драма Лохвицкой – обычная драма красивой женщины, в которой отказываются замечать что бы то ни было помимо красоты.

В биографических справках встречаются сведения о том, что поэтесса часто и с неизменным успехом выступала на литературных вечерах. Эти ее «эстрадные» успехи представляются сильно преувеличенными. В ее архиве всего несколько свидетельств подобных выступлений. Кроме того, она страдала застенчивостью, заметной постороннему взгляду. Ср. воспоминания Е. Поселянина: «Когда она вышла на сцену, в ней было столько беспомощной застенчивости, что она казалась гораздо менее красивою, чем на своей карточке, которая была помещена во всех журналах».

Лохвицкая и сама признавала за собой это свойство. Так что ставить ее славу в зависимость от личного обаяния неправомерно.

Неизбежно возникает вопрос о том, какой характер носили отношения Лохвицкой с поэтом К.Д. Бальмонтом. П.П. Перцов в воспоминаниях упоминает об их «нашумевшем романе», который, по его мнению, положил начало прочим бесчисленным романам Бальмонта. Эти сведения подтверждают и дневниковые записи Ф.Ф. Фидлера (со слов самого Бальмонта, с готовностью сообщившего едва знакомому собирателю окололитературных сплетен самые что ни на есть интимные подробности своих отношений с поэтессой – замужней женщиной). Однако даже в контексте наблюдений Фидлера возникает подозрение, что поэт скорее выдает желаемое за действительное, нежели сообщает факты, тем более, что в многолетней и откровенной переписке с ближайшим другом Брюсовым он ни разу не обмолвился ни о чем подобном. Много лет спустя сам Бальмонт в автобиографическом очерке «На заре» говорил о том, что с Лохвицкой его связывала лишь «поэтическая дружба». В остальном отношения двух поэтов окружены глухим молчанием. Мемуаристы, писавшие о Лохвицкой, не говорят по этому поводу ни слова. Писавшие о Бальмонте Лохвицкую почти не упоминают. Исследователи, основываясь на нескольких стихотворных посвящениях, делают вывод о том, что в какой-то период поэтов связывали отношения интимной близости, затем их пути разошлись, но воспоминания о «светлом чувстве» остались, впоследствии Бальмонт был весьма опечален смертью Лохвицкой, посвятил ее памяти несколько стихотворений и назвал ее именем свою дочь от брака с Е.К. Цветковской. Представляется, что все это верно лишь отчасти. Что же касается красочно описанных Бальмонтом интимных отношений, то их, возможно, и не было.

Документальных свидетельств общения двух поэтов почти не сохранилось. В архиве Бальмонта нет ни одного письма Лохвицкой, в ее архиве уцелело лишь одно его письмо, весьма официальное по тону. Однако и по этому единственному письму можно понять, что существовали и другие письма, но, видимо, по какой-то причине они были уничтожены.

«Нижняя граница» знакомства поэтов – не позднее февраля 1896 г. – устанавливается по дарственной надписи на книге (I томе стихотворений Лохвицкой), подаренной Бальмонту. По косвенным намекам можно предположить, что знакомство и определенные этапы взаимоотношений были связаны с пребыванием в Крыму (в 1895 (?) и в 1898 гг.). О том, как развивались эти отношения, можно судить лишь по отрывочным упоминаниям в переписке поэтов с другими адресатами и крайне скупых репликах в автобиографической прозе Бальмонта. Но и молчание само по себе значимо. При почти полном отсутствии эпистолярных и мемуарных источников, обильный материал дает стихотворная перекличка, запечатленная в творчестве обоих и отнюдь не сводящаяся к немногочисленным прямым посвящениям. Во всяком случае, в поэзии Лохвицкой Бальмонт узнается легко. Из этой переклички можно сделать вывод о том, что отношения между двумя поэтами были далеко не идилличны. После сравнительно недолгого периода, когда они чувствовали себя близкими друзьями и единомышленниками, наметилось резкое расхождение во взглядах – о чем свидетельствуют и критические отзывы Бальмонта. Есть основания полагать, что своим демонстративным пренебрежением к чувствам и репутации возлюбленной он сыграл в ее судьбе весьма неблаговидную роль, – чем и вызвано странное молчание.

Драма, по всей видимости, состояла в том, что чувство поэтов было взаимным, но Лохвицкая, по причине своего семейного положения и религиозных убеждений, пыталась подавить это чувство в жизни, оставляя для него сферу творчества. Бальмонт же, в те годы увлеченный идеями Ницше о «сверхчеловечестве», стремясь, согласно модернистским принципам, к слиянию творчества с жизнью, своими многочисленными стихотворными обращениями непрерывно расшатывал нестабильное душевное равновесие, которого поэтесса с большим трудом добивалась. Стихотворная перекличка Бальмонта и Лохвицкой, в начале знакомства полная взаимного восторга, со временем превращается в своего рода поединок. Последствия оказались трагичны для обоих поэтов. У Лохвицкой результатом драматического конфликта стали болезненные трансформации психики (на грани душевного расстройства), в конечном итоге приведшие к преждевременной смерти. Бальмонт, реализовывавший «жизнетворчество» в неумеренном разгуле со злоупотреблением алкоголем и, вероятно, наркотиками, разрушал собственную личность (у него стали проявляться признаки «синдрома Джекила и Хайда"; много лет спустя, в конце жизни, его настигла душевная болезнь).

Здоровье Лохвицкой заметно ухудшается с конца 1890-х гг. Она часто болеет, жалуется на боли в сердце, хроническую депрессию, ночные кошмары (симптомы начинающейся Базедовой болезни, усугубленной душевными переживаниями). В декабре 1904 г., вскоре после пятых родов, болезнь дала обострение, в 1905 году поэтесса была уже практически прикована к постели. Последний период улучшения был летом 1905 г., на даче, затем больной внезапно стало резко хуже. Умирала она мучительно (см. ст. Ю. Загуляевой). Смерть наступила 27 августа 1905 г. Похороны состоялись 29 августа. Народу на них было мало. Описанная Фидлером цинично-равнодушная реакция даже тех, кто соизволил почтить память почившей своим присутствием, свидетельствует о глубоком одиночестве поэтессы в кругу литераторов и об окружавшем ее непонимании. Отпевали Лохвицкую в Духовской церкви Александро-Невской лавры, там же, на Никольском кладбище, и похоронили.

Поэтесса скончалась в возрасте 35 лет. В биографических справках в качестве причины смерти долгое время указывался туберкулез легких, но это ошибка. Свидетельства современников говорят о другом. Так, Ю. Загуляева сообщает о «сердечной жабе», т.е. стенокардии. Еще более информативна дневниковая запись Ф.Ф. Фидлера: «27 августа в Бехтеревской клинике умерла Лохвицкая - от сердечного заболевания, дифтерита и Базедовой болезни». Следует отметить медицинский факт: развитие Базедовой болезни часто бывает следствием какого-то потрясения или постоянного нервного напряжения. Сохранившиеся фотографии Лохвицкой (одна из последних, которую приблизительно можно датировать 1903-1904 гг. – слева) не отражают внешних признаков этой болезни – вероятно, она прогрессировала в последний период жизни поэтессы. Как бы то ни было, уже для современников было очевидно, что физические причины смерти Лохвицкой тесно связаны с ее душевным состоянием. «Она рано умерла; как-то загадочно; как последствие нарушенного равновесия ее духа… Так говорили…» – писала в воспоминаниях дружившая с Лохвицкой поэтесса И. Гриневская.

Бальмонт не выказал никакого участия к возлюбленной на протяжении всей ее предсмертной болезни, и на похоронах не присутствовал. Cкорее всего, он (как, впрочем, и все остальные) и не подозревал, что Лохвицкая серьезно больна и что «нарушенное равновесие духа» усугубляет ее болезненное состояние, т.к. в последние годы жизни поэтессы общался не с ней самой, а исключительно с ее лирической героиней. В его письме Брюсову от 5 сентября 1905 г. среди пренебрежительных характеристик современных поэтов есть и такая: «Лохвицкая – красивый романс». В контексте случившегося эти слова звучат цинично (не знать о смерти поэтессы Бальмонт не мог). Цинизмом проникнут и его сборник «Злые чары», название которого явно заимствовано у Лохвицкой (выражение встречается у нее в драмах «Бессмертная любовь» и «In nomine Domini», а также в стихотворении «Злые вихри»). Однако смерть возлюбленной, по-видимому, явилась для поэта сокрушительным ударом, и даже видимая неадекватность его реакции скорее свидетельствует не о безразличии, а о неспособности сразу вместить случившееся. Через восемь лет после смерти Лохвицкой Бальмонт признавался Фидлеру, что любил ее и «любит до сих пор». Впоследствии он воспринимал свое чувство исключительно как светлое (ср. его реплику в очерке «Крым": «Крым – голубое окно Голубое окно моих счастливых часов освобождения и молодости… где в блаженные дни нечаянной радости Мирра Лохвицкая пережила со мною стих: «Я б хотела быть рифмой твоей, – быть как рифма, твоей иль ничьей», – голубое окно, которого не загасят никакие злые чары» (К. Бальмонт. Автобиографическая проза. М., 2001, с. 573.)

Специально о Лохвицкой в прозе он ничего не написал, но в поэзии продолжал откликаться на ее стихи до конца жизни и выстроил некую мистику любви с надеждой на последующее воссоединение (продолжающую мистику любви самой поэтессы).

История любви двух поэтов имела странное и трагическое продолжение в судьбах их детей. Дочь Бальмонта была названа Миррой – в честь Лохвицкой (точнее будет сказать, что поэт воспринимал дочь как реинкарнацию возлюбленной). Имя предпоследнего сына Лохвицкой Измаила было как-то связано с ее любовью к Бальмонту. Измаилом звали главного героя сочиненной ею странной сказки – «О принце Измаиле, царевне Светлане и Джемали Прекрасной», в которой причудливо преломлялись отношения поэтов. В 1922 г., когда Бальмонт был уже в эмиграции и жил в Париже, к нему явился юноша – бывший врангелевец, молодой поэт – Измаил Лохвицкий-Жибер. Бальмонт был взволнован этой встречей: молодой человек был очень похож на свою мать. Вскоре он стал поклонником пятнадцатилетней Мирры Бальмонт – тоже писавшей стихи (отец видел ее только поэтессой). Что было дальше – понять нельзя. Отвергла ли девушка любовь молодого поэта, или почему-то испортились его отношения с Бальмонтом, или просто он не мог найти себя в новой эмигрантской жизни – но через полтора года Измаил застрелился. В предсмертном письме он просил передать Мирре пакет, в котором были его стихи, записки и портрет его матери. Об этом сообщал Бальмонт в письме очередной своей возлюбленной, Дагмар Шаховской,которая родила ему двоих детей. Их дочь, родившаяся в том же году,была названа Светланой.

Последующая судьба Мирры Бальмонт была не менее трагична. Неудачное замужество, рождение более чем десяти детей, чудовищная нищета. Умерла она в 1970 г. За несколько лет до смерти попала в автомобильную аварию и потеряла способность двигаться.

Судьбы других сыновей Лохвицкой также сложились нерадостно. Евгений и Владимир остались в России и умерли во время блокады Ленинграда. Старший сын Михаил эмигрировал, долго жил в эмиграции, сначала во Франции, потом в США, в 1967 г. покончил с собой от горя, потеряв жену. Мелькали сведения, что еще один сын (очевидно, младший, Валерий) жил в Париже в 70-е гг. XX в., но ничего точнее сказать нельзя.

Могила Мирры Лохвицкой на Никольском кладбище сохранилась. Надпись на надгробном памятнике гласит: «Мария Александровна Жибер – «М.А. Лохвицкая» – Родилась 19 ноября 1869 г. Скончалась 27 августа 1905 г.» Судя по расположению захоронения, предполагалось, что рядом впоследствии будет погребен муж, но место осталось пустым.

В 2012 г. родственники поэтессы (ее племянница И.В. Пландовская вместе с сыном Н. Пландовским-Тимофеевым и его супругой Натальей) восстановили памятник.

"Люблю я солнца красоту

И музы эллинской создания,

Но поклоняюсь я Кресту,

Кресту – как символу страдания.

Может быть, это не лучшие стихи поэтессы, но это лучшее, что можно было написать на ее могиле.

Фото взято из посвященной Лохвицкой группы ВКонтакте (надеюсь, автор фото не обидится, что я поместила его сюда).

* Приношу благодарность сотрудникам Литературного музея Пушкинского дома за предоставление фотографий Мирры Лохвицкой (фотографии напечатаны в альманахе «Российский архив"), а также – исследовательнице творчества Лохвицкой, В. Макашиной, за указание места захоронения Э. Жибера, и исследовательнице творчества Тэффи, Е. Трубиловой, за уточнение девичьей фамилии Варвары Александровны Лохвицкой, а также Л. и С. Новосельцевым за предоставленные сведения о судьбе сыновей поэтессы.

Мирра (Мария) Александровна Лохвицкая (1869-1905) - родилась в Петербурге, в семье известного адвоката А. В. Лохвицкого. В середине 70-х годов семья переехала в Москву, где Лохвицкая поступила в Московский Александровский институт. После смерти отца, мать с младшими дочерьми, вернулась в родной Петербург, куда в 1888 году, окончив обучение, приехала Мирра.

Литературный дебют поэтессы состоялся в 1889 году с публикации стихотворений в петербургском журнале «Север».

Литературные способности, в той или иной степени, проявились у всех детей семьи - известности достигла и младшая сестра поэтессы, Надежда, (прославившаяся под псевдонимом Тэффи), и старший брат, Николай, впоследствии сделавший блестящую военную карьеру.

По семейной традиции сестры вступали в литературу по старшинству, не одновременно, чтобы избежать зависти и творческой конкуренции. Первой была Мирра (так называли Марию друзья и знакомые). Дебют Надежды должен был состояться не раньше отлучения старшей сестры от литературы.

Выстраивая такие планы на будущее, девочки-подростки едва ли полагали, что так и произойдет в действительности: полноценная литературная деятельность Тэффи (взявшей псевдоним лишь для того, чтобы отличаться от сестры) началась только после ранней смерти Мирры.

Творчество Лохвицкой принесло ей быструю известность: хотя первые ее стихи не отличались формальной новизной, принципиально новым было в них утверждение чисто-женского взгляда на мир - в этом отношении Лохвицкую можно считать основоположницей русской «женской поэзии» XX в., она проложила путь для Ахматовой, Цветаевой и множества других русских поэтесс.

С утверждением «женской тематики» был связан некоторый налет скандальности, сопутствовавший ее славе, хотя ничего эпатажного ни в стихах, ни в манере поведения самой поэтессы не было.

Несмотря на репутацию «вакханки», красоту и обаяние, в жизни Лохвицкая была очень скромной, домашней женщиной. В 1891 году она вышла замуж за Е. Э. Жибера (сына известного архитектора); за годы брака у них родилось пятеро сыновей. В начале 1890-х годов семья жила в Москве, в 1898 году окончательно вернулась в Петербург.

Первый сборник стихотворений Лохвицкой вышел в 1896 году и был сразу же удостоен престижной Пушкинской премии. За 16 лет литературной деятельности поэтесса выпустила пять сборников стихотворений, посмертный сборник «Перед закатом» вышел в 1908 году.

Помимо мелких лирических стихотворений перу Лохвицкой принадлежит несколько драматических произведений. По стилю поэтесса была близка к символистам первой волны, которые, однако, не признали в ней родственного духа.

Исключением может считаться ее творческая связь с К. Бальмонтом (их стихотворная перекличка охватывает сотни стихотворений). Поэтов связывали и личные отношения; их «роман» наделал много шуму, хотя существовал, главным образом, в стихах. Тем не менее чувства с обеих сторон не были надуманны, невозможность пережить в реальности то, что было воспето в поэзии, в конце концов привела к ухудшению отношений и к полному их разрыву, хотя стихотворная перекличка, ставшая своего рода поединком, продолжалась.

Возможно, именно эти драматические переживания вызвали у Лохвицкой тяжелый внутренний надлом, сказавшийся и на тональности ее поздних стихов, и на ее здоровье.
В 1905-м году поэтесса скончалась от сердечной болезни не дожив до 36-ти лет.

Посмертно Мирра Лохвицкая обрела себе роль некой Прекрасной Дамы для Игоря Северянина, благоговейно чтившего ее память, но неумеренностью своих восторгов немало повредившего ей в глазах читающей публики.

После революции творчество поэтессы подверглось насильственному забвению, поскольку ни ее любовная, ни религиозно-философская лирика не вписывались в идеологию советской эпохи. Однако фактическое влияние Лохвицкой на последующую литературу несомненно больше того, о котором привыкли говорить в наши дни; отголоски ее поэзии различимы у многих поэтов XX в. - вплоть до И. Бродского.

Мария Александровна Лохвицкая, позже носившая фамилию Жибер, а писавшая под псевдонимом Мирра Лохвицкая - поэтесса, имевшая большой успех в конце XIX века, но по каким-то причинам почти забытая сегодня. В то же время, Лохвицкую, работавшую в основном в жанре символизма, считают основоположницей русской «женской» поэзии, к её последовательницам относят Ахматову и Цветаеву, на которых стихи Мирры Лохвицкой оказали большое влияние. Она также - сестра другой известной русской поэтессы, Тэффи (Надежды Лохвицкой), и «белого» генерала Николая Лохвицкого.

До революции Мирра Лохвицкая не дожила - она умерла 27 августа (9 сентября по новому стилю) 1905 года в столице, при достаточно загадочных обстоятельствах. Точная причина смерти так и не была установлена, как и не была диагностирована болезнь, мучавшая поэтессу в последние годы.

Молодость и ранние стихи Мирры Лохвицкой
Родилась Мария Александровна 19 ноября (1 декабря по новому стилю) 1869 года в Санкт-Петербурге. Её отец был широко известным деятелем юриспруденции. Мать, обрусевшая француженка, сильно увлекалась литературой, и привила эту любовь обоим дочерям (Надежда, будущая Тэффи, родилась на три года позже).

В 1874 году семья перебралась в Москву. Мария поступила в Московское Александровское училище в 1882. Здесь были все условия для развития поэтического таланта - к примеру, словесность Марии преподавал знаменитый поэт Аполлон Майков. В итоге, Мирра Лохвицкая стихи просто не могла не начать писать - и начала, в пятнадцать лет. Её одарённость заметили сразу же, ещё во время обучения стихи Мирры Лохвицкой публиковались в виде брошюр.

В 1888 году, когда Лохвицкие уже вернулись обратно в Петербург, Мирра опубликовалась в журнале «Север», выпустила ещё несколько брошюр, и быстро начала набирать популярность. Все 1890-е годы будут для неё крайне успешными.

Творческий пик Мирры Лохвицкой
С самого начала девяностых годов XIX века Лохвицкая начала очень активно печататься в петербургских изданиях, быстро вошла в столичное литературное сообщество. В 1896 году её первый поэтический сборник, восторженно принятый критикой и публикой, удостоился Пушкинской премии.

Поэтесса, выйдя замуж в 1891 году, много занималась домом и детьми (у неё было пятеро сыновей), не слишком часто появлялась на публике. Но росту популярности её стихов это не мешало, тем более, что сборники и публикации в журналах выходили регулярно - и в конце XIX века, и в начале XX.

Мирра Лохвицкая стихи публиковала под настоящей фамилией, в то время как младшая сестра, дабы избежать ассоциаций и литературной конкуренции, с началом творческой карьеры взяла псевдоним Тэффи.

На рубеже веков Лохвицкая, без сомнения, была одной из самых заметных поэтических фигур своего времени. Что немаловажно - её творчеству способствовал большой коммерческих успех, что, как известно, бывает далеко не всегда. И публика, и критика, и литературное сообщество были к ней крайне благосклонны, лишь некоторые упрекали за отсутствие «гражданского», «политического» посыла в стихах.

Ходили упорные слухи, хоть и ничем не подтверждённые, но и не опровергнутые, об отношениях Лохвицкой с другим знаменитым поэтом этой эпохи - Константином Бальонтом.

Последние годы жизни Мирры Лохвицкой
Здоровье Лохвицкой сильно пошатнулось в 1904 году. Она жаловалась на боли в сердце, плохой сон и депрессию. Поначалу лечилась проживанием на даче в Финляндии, затем была вынуждена лечь в больницу - дома за ней было сложно ухаживать. Перед смертью Лохвицкая страдала от сильных болей - ей приходилось регулярно принимать морфий.

Несмотря на всё это, в 1904 году она выпустила последний свой поэтический сборник, который был снова отмечен Пушкинской премией. Увы, уже посмертно.

Poembook, 2013
Все права защищены.

Мария Александровна Лохвицкая родилась 19 ноября (1 декабря) 1869 года в Санкт-Петербурге в семье адвоката (c 13 августа 1874 года - присяжного поверенного в Москве) Александра Владимировича Лохвицкого и Варвары Александровны (урождённой Гойер, фр. Hoer), обрусевшей француженки, женщины начитанной и увлекавшейся литературой. Через три года после рождения Марии на свет появилась Надежда (1872-1952), впоследствии вошедшая в литературу под псевдонимом Тэффи.

В 1874 году Лохвицкие переехали в Москву. В 1882 году Мария поступила в Московское Александровское училище (позже переименованное в Александровский институт), где обучалась, живя пансионеркой за счёт родителей. Её преподавателем русской словесности был . В пятнадцатилетнем возрасте Лохвицкая начала писать стихи, и на её поэтическое дарование тут же обратили внимание. Незадолго до окончания института два своих стихотворения с разрешения начальства она издала отдельной брошюрой. После смерти мужа Варвара Александровна с младшими дочерьми вернулась в Петербург; сюда же в 1888 году, получив свидетельство домашней учительницы, переехала Мария.

Известно, что сёстры, каждая из которых рано проявила творческие способности, договорились о том, чтобы вступить в литературу по старшинству, дабы избежать зависти и соперничества. Первой, таким образом, должна была это сделать Мария; предполагалось, что Надежда последует примеру старшей сестры уже после того, как та завершит литературную карьеру. Лохвицкая дебютировала в 1888 году, опубликовав несколько стихотворений в петербургском журнале «Север»; тогда же вышли отдельной брошюрой стихотворения «Сила веры» и «День и ночь». Последовали публикации в «Художнике», «Всемирной иллюстрации», «Русском обозрении», «Северном вестнике», «Неделе», «Ниве». Поэтесса подписывалась сначала как «М. Лохвицкая», затем как «Мирра Лохвицкая»; друзья и знакомые также стали звать её именно так. К этому времени относятся знакомства поэтессы с , И. Ясинским, В. И. Немировичем-Данченко, П. Гнедичем, В. С. Соловьёвым. Всеволод Соловьёв считался «крёстным отцом» поэтессы в литературе; последняя, как сам он не раз отмечал впоследствии, всегда доставляла ему, как учителю, «гордую радость удовлетворённого чувства». Первую известность принесла Лохвицкой публикация поэмы «У моря» в журнале «Русское обозрение» (1891, № 8). В 1891 году Мирра Лохвицкая вышла замуж за Евгения Эрнестовича Жибера, инженера-строителя, сына профессора архитектуры, с которым Лохвицкие соседствовали в Ораниенбауме, где у них была дача. Год спустя супруги покинули столицу и переехали сначала в Ярославль, затем - в Москву.

В 1896 году Лохвицкая выпустила первый сборник «Стихотворения (1889-1895)»: он имел мгновенный успех и год спустя был удостоен престижной Пушкинской премии. «После Фета я не помню ни одного настоящего поэта, который так бы завоевывал, как она, „свою“ публику», - писал В. И. Немирович-Данченко. Известный в те годы литератор (и брат знаменитого театрального деятеля) о своём первом впечатлении от её стихов: «словно на меня солнцем брызнуло». Первый сборник, в основном воспевавший любовь как «светлое романтическое чувство, приносящее семейное счастье и радость материнства», был посвящён мужу; включены в него были и стихотворения, обращённые к сыну. В 1898 году вышел второй сборник, «Стихотворения (1896-1898)»; в 1900 году обе книги были опубликованы отдельным изданием.

Переехав в Петербург, поэтесса, привязанная к дому и детям, нечасто появлялась на публике. Она вошла в литературный кружок (который считался «поэтической академией» рубежа XIX-XX веков), где бывала нечасто, оправдывая своё отсутствие болезнью кого-либо из детей или собственным недомоганием. О том, что ожидалась она здесь всегда с нетерпением, можно судить по анонимной записи в одном из журналов: «И досадно, и обидно, / Что-то Лохвицкой не видно», - от 4 февраля 1900 года. Хозяин «пятниц» Случевский, неизменно называвший Лохвицкую «сердечно чтимая поэтесса», не уставал приглашать её, «подтверждая всякий раз, что её место - почётное, рядом с ним». Известно, однако, что круг литературных связей Лохвицкой был узок: из символистов наиболее дружественно относился к ней Ф. К. Сологуб.

К концу 1890-х годов Лохвицкая приобрела статус едва ли не самой заметной фигуры среди поэтов своего поколения, оказавшись практически единственной представительницей поэтического сообщества своего времени, обладавшей тем, что позже назвали бы «коммерческим потенциалом». Е. Поселянин вспоминал, что спросил однажды у К. Случевского, как идут его книги. «Стихи идут у всех плохо, - откровенно отвечал тот. - Только Лохвицкая идет бойко».

При этом «её успеху не завидовали - эта маленькая фея завоевала всех ароматом своих песен…», - писал В. И. Немирович-Данченко. Он же замечал: Лохвицкой не пришлось проходить «сквозь строй критического непонимания». В равной степени принятая литературным кругом и широкой публикой, она с каждым новым произведением «всё дальше и дальше оставляла за собою позади молодых поэтов своего времени, хотя целомудренные каплуны от литературы и вопияли ко всем святителям скопческого корабля печати и к белым голубям цензуры о безнравственности юного таланта». Л. Н. Толстой снисходительно оправдывал ранние устремления поэтессы: «Это пока её зарядило… Молодым пьяным вином бьёт. Уходится, остынет и потекут чистые воды!». Была лишь одна претензия, которую Лохвицкой приходилось выслушивать повсеместно: она касалась отсутствия в её поэзии «гражданственности».

Третий сборник произведений Лохвицкой, «Стихотворения (1898-1900)», был опубликован в 1900 году. Сюда, помимо новых стихотворений, вошли три драматических произведения: «Он и она. Два слова», «На пути к Востоку» и «Вандэлин». Во втором из них исследователи отмечали автобиографические мотивы: история знакомства поэтессы с (он угадывается в образе греческого юноши Гиацинта), женитьба героя на дочери богатого купца (в «роли» Е. А. Андреевой - гречанка Комос), отъезд супружеской четы за границу.

В четвёртый сборник «Стихотворения. Т. IV (1900-1902)» вошли также «Сказка о Принце Измаиле, Царевне Светлане и Джемали Прекрасной» и пятиактная драма «Бессмертная любовь». Последняя была отмечена как «самая выношенная и выстраданная из всех подобных произведений Лохвицкой»; сюжет её был фрагментарно подготовлен такими вещами, как «Прощание королевы», «Покинутая», «Серафимы»; «Праздник забвения», «Он и она. Два слова». Исследователи отмечали: несмотря на то, что в драме угадываются автобиографические моменты, её персонажи, судя по всему, - собирательные, причём в главном герое, наряду с Бальмонтом и Жибером, явно угадывается некто третий. Сюжет драмы «Бессмертная любовь» имеет прямое отношение к оккультизму; сама Лохвицкая им не увлекалась, но, как пишет исследовательница её творчества Т. Александрова (имея в виду «магические» эксперименты и загадочный характер «болезни», приведшей поэтессу к гибели), «можно предположить, что объектом оккультного воздействия она всё же оказалась».

За пятый сборник (1904) М. Лохвицкая в 1905 году (посмертно) была удостоена половинной Пушкинской премии. Третий и четвёртый сборники тогда же получили почётный отзыв Академии наук. В 1907 году вышел посмертный сборник стихотворений и пьес Лохвицкой «Перед закатом», заставивший критику по-новому оценить творчество поэтессы. Рецензировавший книгу М. О. Гершензон, отметив, что за небольшим исключением «пьесы страдают туманностью, их фантастика искусственна и неубедительна и больше чувствуется порыв, чем творческая сила», обнаружил силу автора в мистическом видении.

В конце 1890-х годов здоровье Лохвицкой стало стремительно ухудшаться. Она жаловалась на боли в сердце, хроническую депрессию и ночные кошмары. В декабре 1904 года болезнь обострилась; поэтесса (как позже говорилось в некрологе) «порой с большим пессимизмом смотрела на свое положение, удивляясь, после ужасающих приступов боли и продолжительных припадков, что она еще жива». На лето Лохвицкая переехала на дачу в Финляндию, где «под влиянием чудесного воздуха ей стало немного лучше»; затем, однако, пришлось не только перевезти её в город, но и поместить в клинику, «чтобы дать полный покой, не достижимый дома». Лохвицкая умирала мучительно: её страдания «приняли такой ужасающий характер, что пришлось прибегнуть к впрыскиваниям морфия». Под воздействием наркотика последние два дня жизни больная провела в забытьи, а скончалась - во сне, 27 августа 1905 года. 29 августа состоялось отпевание поэтессы в Духовской церкви Александро-Невской лавры; там же, на Никольском кладбище, она, в присутствии лишь близких родственников и друзей, была похоронена.

Точная причина смерти М. А. Лохвицкой осталась неясной. В биографических справках в качестве таковой обычно указывается туберкулёз лёгких, но это не подтверждается ни одним из некрологов; напротив, в качестве основной болезни чаще упоминалась хроническая стенокардия. Современниками не раз высказывалось мнение, что кончина поэтессы была напрямую связана с её душевным состоянием. «Она рано умерла; как-то загадочно; как последствие нарушенного равновесия её духа… Так говорили…», - писала в воспоминаниях дружившая с Лохвицкой поэтесса И. Гриневская.

Мария Александровна Лохвицкая родилась в семье адвоката Александра Владимировича Лохвицкого (1830-1884), учёного, автора трудов по юриспруденции, которого называли одним из «талантливейших поэтов трибуны своего времени» и Варвары Александровны (урожденной Гойер, фр. Hoer, ум. не ранее 1917). 30 ноября 1869 года девочку крестили в Сергиевском всей артиллерии соборе, находившемся по соседству с домом Лохвицких; восприемниками при крещении были подполковник В. А. фон Гойер и Е. А. Бестужева-Рюмина. Три года спустя родилась младшая сестра Марии, Надежда Александровна (1872-1952), ставшая впоследствии известной как Тэффи.

Семья А. В. Лохвицкого была многодетной, а разница в возрасте между старшими и младшими детьми - значительной (точное их число установлено не было). Известность получил брат Марии Николай Александрович Лохвицкий (1868-1933), генерал, во время Первой мировой войны командовавший корпусом во Франции, в Гражданскую войну участвовавший в Белом движении (и некоторое время командовавший 2-й колчаковской армией). Тэффи часто упоминала сестру Елену (1874-1919, по мужу - Пландовскую), с которой была очень дружна. Елена тоже писала стихи, впоследствии совместно с Тэффи переводила Мопассана, состояла в обществе драматических писателей, но профессиональным литератором себя не считала. Известны имена ещё двух старших сестёр - Варвары Александровны (в замужестве Поповой) и Лидии Александровны (Кожиной).

В 1891 году М. А. Лохвицкая вышла замуж за инженера-строителя Е. Э. Жибера, сына обрусевшей француженки Ольги Фегин (1838-1900) и Эрнеста Ивановича Жибера (1823-1909). Последний родился в Париже, в 1840-х годах приехал в Петербург, окончил Академию художеств и остался в России, где был, в частности, профессором Института гражданских инженеров. Свой дебютный сборник поэтесса посвятила мужу; между тем, некоторые её ранние стихи указывали и на некую тайную любовь, несчастливую или неразделенную. Отмечалось, что «некоторый материал для размышлений» на этот счет даёт факт знакомства Лохвицкой с исследователем Сибири и Дальнего Востока Н. Л. Гондатти. Если верить мемуарам В. И. Немировича-Данченко, на его вопрос, любит ли она своего жениха, Лохвицкая решительно ответила «нет», хотя тут же прибавила: «А впрочем, не знаю. Он хороший… Да, разумеется, люблю. Это у нас, у девушек, порог, через который надо переступить. Иначе не войти в жизнь». Впрочем, как отмечает Т. Александрова, принимать это свидетельство безоговорочно нельзя: в своих воспоминаниях Немирович-Данченко обращался «с фактами достаточно вольно».

У Лохвицкой и Е. Жибера было пятеро сыновей: трое - Михаил, Евгений и Владимир - родились в первые годы замужества, один за другим; Измаил появился на свет в 1900 году, Валерий - осенью 1904 года. Известно, что поэтесса всё свое время отдавала детям; о её отношении к ним можно судить по шуточному стихотворению, где каждому даётся краткая характеристика («Михаил мой - бравый воин, крепок в жизненном бою…»).

Существует легенда (документально не подтверждённая), согласно которой, умирая, прадед Марии Кондрат Лохвицкий произнёс слова: «ветер уносит запах мирры…» и изменить имя Мария решила, узнав о семейном предании. Из воспоминаний младшей сестры следует, что существует ещё как минимум одна версия происхождения псевдонима. Надежда Лохвицкая вспоминала, что все дети в семье писали стихи, причём занятие это считали «почему-то ужасно постыдным, и чуть кто поймает брата или сестру с карандашом, тетрадкой и вдохновенным лицом - немедленно начинает кричать: - Пишет! Пишет!»

Между тем, как отмечает Т. Александрова, упомянутая строка представляет собой искажённый перевод начала романса «Mira la bianca luna…» («Смотри, вот бледная луна…» - итал.), упоминаемого в романе «Дворянское гнездо». Исследовательница отмечала, что этот романс могла исполнять и Маша Лохвицкая, учившаяся «итальянскому» пению в институте; таким образом - отсюда заимствовать псевдоним, вне зависимости от истории с поэтическими изысками брата, описанными Тэффи. Тот факт, что «строка прообразует не только литературное имя будущей поэтессы, но и часто встречающийся у неё мотив луны» («Sonnambula», «Союз магов» и др.), по мнениию исследовательницы, косвенно свидетельствует в пользу этой версии.

Лохвицкая и К. Д. Бальмонт познакомились предположительно в Крыму, в 1895 году. Сближение было предопределено общностью творческих принципов и представлений двух поэтов; вскоре «вспыхнула и искра взаимного чувства», реализовавшегося в поэтической переписке. Бальмонт в стихах поэтессы стал «Лионелем», юношей с кудрями «цвета спелой ржи» и глазами «зеленоватосиними, как море». «Литературный роман» Лохвицкой и Бальмонта получил скандальную огласку; неоднократно подразумевалось, что оба поэта были физически близки. П. П. Перцов, упоминая об их «нашумевшем романе», отмечает, что последний «положил начало» прочим романтическим увлечениям поэта.

Сам Бальмонт в автобиографическом очерке «На заре» утверждал, что с Лохвицкой его связывала лишь «поэтическая дружба». Документально ни подтвердить, ни опровергнуть это стало впоследствии невозможно: при том, что существует значительное число поэтических взаимопосвящений, сохранилось лишь одно письмо Бальмонта Лохвицкой, сдержанное и холодное. Известно, что поэты встречались нечасто: бо́льшую часть периода их знакомства Бальмонт находился за границей. Как писала позже Т. Александрова, «свой долг жены и матери Лохвицкая чтила свято, но была не в состоянии загасить вовремя не потушенное пламя».

После очередного отъезда Бальмонта за границу в 1901 году личное общение между ними, судя по всему, прекратилось, а стихотворная перекличка переросла в своего рода поединок всё более зловещего и болезненного свойства («Его натиску соответствуют её мольбы, его торжеству - её отчаяние, угрозам - ужас, а в её кошмарах на разные лады повторяется ключевое выражение: злые чары»). «Мучительная борьба с собой и с полуденными чарами» не только составляла суть поздней лирики поэтессы, но, как полагают многие, послужила основной причиной глубокой депрессии, которая во многом и предопределила её раннюю кончину.

Бальмонт, не присутствовавший на похоронах Лохвицкой и вскоре после смерти поэтессы с нарочитой пренебрежительностью отозвавшийся о ней в письме В. Брюсову, судя по всему, тяжело переживал смерть возлюбленной; в память о ней он назвал дочь от брака с Е. К. Цветковской.

Ранние стихи Мирры Лохвицкой не отличались формальной новизной, но, как впоследствии признавалось, «принципиально новым было в них утверждение чисто-женского взгляда на мир»; в этом отношении именно Лохвицкая считается основоположницей русской «женской поэзии» XX века, проложившей путь для , и других русских поэтесс. Как писал М. О. Гершензон, «стихотворения Лохвицкой не были оценены по достоинству и не проникли в большую публику, но кто любит тонкий аромат поэзии и музыку стиха, те сумели оценить её замечательное дарование…»

Природную музыкальность стиха поэтессы отмечал и Вас. Немирович-Данченко: «Каждая строчка теплилась красивою, чисто южною страстью и таким проникновением в природу, какого не было даже у больших поэтов в почётном углу русского Парнас. Она уже и тогда в полной мере обладала техникой. Ей нечему было учиться у версификаторов, которых мы часто величали лаврами истинной поэзии. Она больше, чем кто-нибудь, отличалась музыкальным ухом и, пробегая по строкам взглядом, слышала стихи».

Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона, где Лохвицкая характеризовалась как «одна из самых выдающихся русских поэтесс», подтверждал: «Стих её изящен, гармоничен, лёгок, образы всегда ярки и колоритны, настроение ясное, язык пластичен». При этом отмечалось: несмотря на то, что поэтессу многие причисляли к декадентам, в действительности у Лохвицкой не было «и тени той расслабленности, нервной разбитости, вычурности и вообще болезненности и экстравагантности», что ассоциировались с декадентством; напротив, она полнилась жаждой жизни, выражая стремление наслаждаться и отдаваться «своим порывам со всей полнотой напряжённого чувства». Были и противоположные мнения: А. И. Измайлов усматривал в даровании Лохвицкой «естественный скат к декадентству», чему способствовало «хорошее теоретическое знание оккультизма». Её «подделки под мистические заклинания превосходно ухватывают дух и тон созданий старинной народной выдумки», - отмечал критик.

С. А. Венгеров замечал в творчестве поэтессы «тот же прилив общественной бодрости, который выразился в смелом вызове марксизма», отмечая тут же, что «настроение Лохвицкой совершенно чуждо общественных интересов».

Мирра Лохвицкая, имевшая огромный успех в конце 1890-х годов, к концу жизни заметно утратила популярность: в её адрес были обращены «холодные насмешки законодателей литературной моды, мелочные придирки критиков и равнодушие читающей публики, не удостоившей прежнюю любимицу даже живых цветов на похоронах». Последним отзвуком прижизненной славы Лохвицкой стало увлечение её творчеством Игоря Северянина, который в честь поэтессы назвал свою фантастическую страну «Миррэлия», но (согласно Т. Александровой) неумеренные восторги «короля поэтов» не способствовали адекватному пониманию её поэзии.

В советский период имя Лохвицкой было прочно забыто, как на родине, так и в русском зарубежье; критики уличали её в «ограниченности, тривиальности, салонности, вульгарности». В течение более чем девяноста лет стихи М. Лохвицкой не выходили отдельными изданиями. Широко растиражированным оказалось высказывание В. Брюсова: «Для будущей Антологии русской поэзии можно будет выбрать у Лохвицкой стихотворений 10-15 истинно безупречных…» (имевшее менее известное продолжение: «…но внимательного читателя всегда будет волновать и увлекать внутренняя драма души Лохвицкой, запечатлённая ею во всей её поэзии»).

Положение дел стало меняться в 1990-х годах. Английский «Словарь русских женщин-писательниц» (1994) отмечал, что роль Лохвицкой в женской поэзии «всё ещё ждет взвешенной и справедливой оценки» и что её «влияние на современников и позднейших поэтов только начинает осознаваться». Американский славист В. Ф. Марков утверждал, что «её „жгучий, женственный стих“ определённо заслуживает внимания и реабилитации», и «именно Лохвицкая, а не Ахматова, „научила женщин говорить“». Он же назвал Лохвицкую «кладезем пророческих предвосхищений». Современные исследователи творчества поэтессы признают справедливость упрёка, касавшегося «узости» поэтического мира Лохвицкой, но отмечают несомненную глубину последнего. Как писал Вячеслав Иванов, «глубина её была солнечная глубина, исполненная света, и потому не казавшаяся глубиной непривычному взгляду».